Эрик Ластбадер - Шань

— Послушай, Макс, что происходит? Зачем ты явился сюда?

— Погоди, не спеши, Тони. Сейчас я все расскажу. Только я думаю, что тебе прежде надо узнать, что президент не проявил особой радости, когда я предложил твою кандидатуру для этого дела.

— Почему?

— Все потому же. Ты и Донован, как я уже говорил, старые друзья. Вас водой не разольешь.

— Стало быть, дело касается Донована?

— Я возразил президенту, что в данном случае этот фактор может сыграть в нашу пользу. Я сказал ему, что готов поставить на тебя, Тони. На твой ум, на твою честность, твое чувство справедливости. Ты всегда казался мне паладином, который верхом на белом коне вступает в схватку не ради денег или удовольствия. Я не знаю человека, который мог бы лучше тебя справиться с врагом. — Он сделал многозначительную паузу. — Все зависит оттого, кто он такой.

— Я вижу, тебе удалось убедить его.

— Я лучше президента разбираюсь в этих вопросах. Кроме того, ответственность за успех дела целиком лежит на мне.

Внизу, у подножия холма, расстилалась квадратная площадка, освещенная по периметру. На ней голые по пояс подростки играли в циньлонь. Эта национальная бирманская игра пользовалась огромной популярностью среди подрастающего поколения. Ребята перебрасывались мячом, сплетенным из листьев сахарного тростника. Согласно правилам игры удары разрешалось наносить лишь ступнями и коленями.

— К чему, черт побери, ты клонишь, Макс?

— Я полагаю, что твой шеф, Роджер Донован, работает на другую сторону.

На площадке один из ребят, владевший мячом, совершил ошибку, выйдя за пределы шестиметрового круга, начерченного на земле, и потеряв тем самым драгоценные очки. Очки также снимались в том случае, если игрок позволял мячу коснуться земли. Начислялись же они в зависимости от сложности ударов, выполняемых играющими.

Симбалу стало жалко паренька, допустившего ошибку. Игра была близка к завершению, и, совершив промах, мальчик вряд ли мог претендовать на победу. Вдруг Тони понял, что на самом деле ему жаль не мальчика, а самого себя.

— Что-то я не услышал от тебя чего-нибудь вроде: “Ты сошел с ума”, — ровным голосом заметил Треноди.

Мальчик, выбитый из колеи своей ошибкой, совершил новую. Мяч, соскользнув с его ноги, ударился о землю под громкие крики соперников. Теперь у бедолаги вовсе не осталось ни единого шанса.

— И тем не менее что заставляет тебя подозревать Роджера в измене?

— Дело просто в одной картине, — ответил Треноди. — Хотя, впрочем, все совсем не просто.

— Ничего не понимаю.

— Ты помнишь картину, которую Донован повесил в своем кабинете, став директором Куорри?

— Помню. Автор, если не ошибаюсь, Сера. — Давнишний разговор с Донованом всплыл в его памяти. — Впрочем, это всего лишь копия.

— Кто тебе это сказал?

— Донован.

— Значит, он соврал. У него в кабинете висит подлинник.

— Ради всего святого, надеюсь, ты не подозреваешь его только потому, что этот шедевр слишком дорогая вещь для государственного служащего. Донован — выходец из очень богатой семьи.

Треноди помахал рукой, отметая это предположение.

— Конечно, нет. Дело вовсе не в деньгах. Вся штука в том, что мне уже приходилось видеть этот этюд раньше. Много лет назад я наткнулся на него в Париже. Уже тогда я был помешан на импрессионистах. Я рыскал в поисках новых впечатлений по галереям и музеям. И, конечно же, по аукционам! Боже, я готов был продать свою бессмертную душу дьяволу за один такой визит. Пожалуй, единственный раз в жизни я позволял себе время от времени пренебрегать своими служебными обязанностями. В самый разгар рабочего дня я готов был сорваться с рабочего места, прослышав про открывшийся где-то художественный аукцион. На одном из них я и увидел этого Сера. Его приобрела очаровательная женщина с чудесными серыми глазами и густыми каштановыми локонами. Я хорошо запомнил ее. Я хотел бы, разумеется, сам купить Сера, но ведь я—не твой Друг Донован. Моя семья никогда не отличалась особым богатством, и я учился не в тех школах, где полагается.

Он рассмеялся, однако в его смехе проскользнула горечь, вызванная, быть может, запоздалым сожалением.

— Я родился не на той стороне дороги. Я помню, как горящими глазами смотрел на дочерей бостонских браминов и пытался понять, откуда берется их превосходство надо мной и моими стариками. Разумеется, те, кто живут на вершине холма, не приходят домой с работы с лицом, черным от угольной пыли, и руками, жесткими от мозолей, как шкура носорога. Однако к тому времени, когда я окончил колледж, я уже неплохо разбирался в живописи и ужасно любил Сера. Я мечтал о его работах, хотя они и были мне явно не по карману. Поэтому в тот день, чтобы не расстраивать себя зря, я переключил все свое внимание на покупательницу.