Эрик Ластбадер - Сирены

Дорога к Марин дель Рей оказалась слишком пыльной и жаркой, и через некоторое время Дайне начало казаться, что с нее заживо содрали кожу. Несмотря на работающий на полную мощность кондиционер (а, возможно, и благодаря ему) она почувствовала, что душ для нее куда более необходим, чем алкоголь. Музыка настойчиво и яростно, словно кузнечный молот, пыталась расколоть ей череп, и, чтобы отвлечься. Дайна устремила взгляд вперед на бесконечный поток ослепительно сверкавших под солнечными лучами крыши «Мерседесов», «Порше», «Ауди», «Тойот», и ощутила себя частью длинного змеевидного тела неведомого чудовища из металла и стекла.

Бэб жил на пересечении Сорок Пятой и Десятой Авеню в квартире, находившейся на пятом этаже кишащего крысами дома, нижний этаж которого был отведен под кабак для пуэрториканцев. Там обитало такое количество тараканов, что они казались подлинными жильцами дома.

— Я долго боролся с ними, — сказал ей Бэб без тени улыбки. — Но теперь между нами возникло своего рода взаимопонимание: я не донимаю их, а они — меня.

Однако первым делом он повел Дайну в другое место. Они сели в метро и, очутившись в Гарлеме, зашагали по Ленокс мимо 138-й и «Занза Бере» — мрачного и вечно гудящего, точно растревоженный улей, места, расположенного на северо-восточной оконечности того, что Дайна называла про себя «берегом Леты» [13] Лета — в греческой мифологии река забвения, граница между миром мертвых и живых. . Именно такая ассоциация возникла у нее при виде этого шумного заведения, обозначавшего границу между... «здесь» и «там», перейдя которую они попали в иной, шумный мир, где лица всех встречавшихся людей были коричневого цвета, и внешность Дайны так же сильно бросалась в глаза, как снежный сугроб на фоне вулканического пепла.

Не одна и не две пары желтых глаз открывались при ее приближении, потому что уж очень явно она не принадлежала к здешнему миру, не имевшему, строго говоря, никакого отношения к Америке — земле обетованной, родине свободных и смелых людей — к миру замкнутого внутри себя гетто, полному беспомощных и хитрых стариков, потиравших озябшие руки над пламенем костров, разведенных прямо в урнах. Однако ни единого слова или возгласа не слетало с приоткрывшихся в изумлении губ: присутствие Бэба говорило само за себя.

Тем не менее, Дайна чувствовала себя неуютно, ибо в обращенных на нее взглядах она читала то, что потом годами преследовало ее. Этим людям не было нужды открывать рты: их глаза красноречивей любых слов выражали беспредельную ненависть по отношению к ней. По коже девушки забегали мурашки, под ложечкой засосало, и она стала раскаиваться, что попросила Бэба привести ее сюда. Она была здесь абсолютно чужой, словно внезапно очутилась на некой отдаленной планете, где ее могли терпеть, пока она пребывала в компании неторопливо передвигающегося темнокожего колосса, но никогда не могли признать своей. В замешательстве она взглянула на Бэба, но, увидев на лице того выражение полной безмятежности, успокоилась.

Дайна немало читала о последствиях налетов немецкой авиации на Лондон во время войны, но не могла нарисовать в воображении подлинную картину таких колоссальных разрушений. Зрелище, представшее перед ее глазами в Гарлеме, в полной мере соответствовало тем описаниям.

Полуразрушенные здания стояли по обеим сторонам улицы. То тут, то там виднелись порушенные кирпичные кладки, беспорядочные нагромождения булыжника, проволочные и деревянные загромождения вокруг черных провалов в земле, обгоревшие руины на месте пожарища.

Своры похожих на волков здоровенных собак с густой шерстью и вытянутыми мордами бродили повсюду, и в их желтых глазах ярко отсвечивали огоньки фар, пробегавших мимо автомобилей. Они заливались голодным лаем, нервно кружа возле черных от копоти и сажи урн, в которых тлели угли. Дайна заметила таракана величиной с палец, успевшего юркнуть в водосточный желоб, прежде чем один из псов успел броситься на него. Издалека, со стороны погруженного во мрак Центрального парка, доносились звуки барабанов. Вокруг было темно, за исключением тех мест, где улицу заливал свет громко шипящих и гудящих фонарей. Дайна вспомнила описание ада у Данте и слегка поежилась, прижимаясь к Бэбу — могучему и надежному, как скала.

Он привел ее в ресторан, втиснутый между шестиэтажным домом, готовым, казалось, рассыпаться на кирпичики в любую минуту, и старомодной бакалейной лавкой, над входом в которую красовался выцветший рекламный плакат «Кока-колы». На тротуаре, в медном пятне света, лившегося через распахнутую дверь ресторана, медленно танцевала молодая пара. Переносной радиоприемник, стоявший на крышке алюминиевого ящика для мусора, изрыгал «Это мужской мир» Джеймса Брауна.