Эрик Ластбадер - Сирены

— Мэгги! — еще раз крикнула Дайна, направляясь туда. Ее взгляд упал на расколотую крышку столика из дымчатого стекла, всю покрытую паутиной трещин. Дайна перешагнула через изодранные в клочья страницы биографии Сервантеса и в тот же миг увидела, что находилось внутри выпотрошенной коробки дальней колонки.

Некогда это являлось мыслящим и чувствующим человеком. Однако Дайне пришлось убеждать себя поверить этому, так как то, что открылось ее глазам очень отдаленно походило, на человеческое тело.

Лицо представляло собой примерно такое же зрелище, как крышка столика. Оно было лишь на четверть прикрыто свесившимися вниз волосами. Куски голого покрасневшего черепа виднелись на месте вырванных с дикой свирепостью прядей. Обе ноги и, по-видимому, одно плечо были сломаны, когда труп запихивали внутрь колонки. В некоторых местах из-под искромсанной и истерзанной плоти проглядывали белые и розовые кости. Все вокруг было залито кровью, уже начавшей подсыхать в тех местах, где она не скапливалась в лужи.

Дайна вскрикнула, но тут же зажала рот побелевшими костяшками пальцев. Она укусила себя за руку, но не почувствовала боли и изо всех сил вонзила ногти в ладони.

— Дайна, что это? — Крис очутился рядом с ней, и она так отчетливо ощутила тепло его тела, словно в комнате царил вечный холод космического пространства. Она почувствовала угрожающие позывы в желудке и закашлялась. Во рту у нее появился кислый привкус и ее начало тошнить. «О, боже! О, боже!» — мысленно повторяла она. Казалось, отвратительная, чудовищная картина, представшая перед ней, вытеснила все остальное из ее сознания. Ужас тихо, по-кошачьи закрадывался ей в душу, и она чувствовала себя так, будто часть ее жизненной энергии вдруг испарилась, исчезла в никуда.

О, боже! О, боже! Это восклицание прыгало внутри ее черепа, отскакивая от стенок, словно резиновый мячик. Дайна была не только не в состоянии перестать твердить его, но даже понять, что оно означает, словно перестав думать на родном языке.

Крис изо всех сил вцепился в ее плечи.

— А-а-а! — закричал он. — Мэгги!

Разумеется, Дайна поняла все сама. Именно поэтому бессмысленное восклицание засело у нее в голове. Однако она не могла перевести знание на язык мыслей, пока Крис не сделал этого за нее. Теперь же сознание происшедшего целиком овладело ее рассудком. Подобное ужасному незваному гостю, чудовищному носителю чумы, забредшему в дом, чтобы зарезать всех его обитателей, оно безжалостно впивалось в мозги Дайны стальными когтями и клювом, несмотря на отчаянные попытки сопротивляться ему, и разрывало на части грудь, выставляя обнаженное сердце под удары пронзительного ветра.

Она опустилась на колени перед колонкой и начала всхлипывать. Она пыталась отвернуться, закрыть глаза, но все тщетно. Точно пригвожденная к месту, она смотрела прямо перед собой и плакала, а рядом беспомощно стоял Крис, оглашавший мучительным ревом занимающееся утро, принесшее на своих крыльях ужас, боль и ненависть им обоим.

Бэб. Так его звали все, и, разумеется, если у него и было другое имя, он никогда не сообщил бы его ей.

Бэб обратил на нее внимание, когда она появилась там третий вечер подряд. Его круглое в складках лицо, чуть ли не половину которого занимал широкий приплюснутый нос, обрамленное густой вьющейся бородой, прекрасно дополняло массивную фигуру, горой возвышавшуюся над тротуаром. Его кожа имела оттенок красного дерева, за исключением узкой морщинистой полоски под левым глазом цвета cafe au lait. Он хорошо знал французский, хотя в отличие от Дайны, не учил его в школе музыки и искусств. Он говорил, что когда-то много лет назад жил в Париже, однако она не слишком этому верила. Ей представлялось более вероятным, что он набрался французского в Аттике или другом подобном месте.

Этой ранней осенью 1968 года холода быстро надвигались повсюду, даже здесь — в самом сердце Манхэттена. Всего три дня назад температура достигала почти восьмидесяти градусов, а теперь в воздухе чувствовалась поступь неотвратимо приближающейся зимы: осень пришла и ушла, никем не замеченная в течение одного уик-энда. На Бэбе был морской бушлат, застегнутый на большие пластмассовые пуговицы с выпуклыми якорями, и плотные белые расклешенные брюки. Однако он не был моряком.