Эрик Ластбадер - Черное сердце

Эстерхаас побледнел:

— Вы собираетесь пробраться в лагерь ООП? Да вас же там на месте пристрелят!

— Такая возможность всегда существует, — внезапная перемена в настроении сенатора была ему отвратительна: все они, политики, таковы — как только возникают какие-либо осложнения, они тут же ретируются. Впрочем, для его целей это даже неплохо — в такие моменты их можно брать голыми руками. Хотя я очень сомневаюсь, что такое произойдет. Я этого просто не допущу, — он сжал кулак, и Эстерхаас невольно на этот кулак уставился: странная рука, гибкая, и в то же время загрубевшая. Макоумер пожал плечами. — Я вижу ситуацию так: вы отрицаете мои аргументы с помощью донесений тех служб, для которых испокон веку государственные субсидии были гораздо важнее реальной работы. Но моя точка зрения подтверждается реальностью. Вы полагаете, что степень участия русских в международном терроризме весьма незначительна. Но если вы не хотите, чтобы я проверил это лично, вам придется положиться на мое слово. Разве это не справедливо?

Сенатор в упор разглядывал Макоумера. Потом тихо произнес:

— Похоже, вы уверены в том, что говорите.

— Я верь в факты. А вы?

Эстерхаас глянул в окно, на брызги огня, летевшие из-под сварочных аппаратов.

— До последнего момента у меня была уверенность. Но теперь... — Он повернулся к Макоумеру. — Честно говоря, вся эта история мне очень не нравится.

— Я хочу, чтобы вы запомнили эту минуту, Харлан, — Макоумер придвинулся поближе. — Чтобы запомнили навсегда. У вас была возможность узнать все самому. Вы ею пренебрегли. Теперь вы будете полагаться на информацию, которую я нам даю.

— Понятно.

Макоумеру не понравилась интонация, с которой произнес это слово Эстерхаас.

— Я чем-то оскорбил вас? Вам лучше бы сказать об этом честно и сразу же.

Эстерхаас покачал головой:

— За тридцать с лишним лет в политике я утратил способность обижаться. Понятно — занятие не для тонкокожих.

Совершенно верно, подумал Макоумер. Занятие для толстокожих трусов. Да, вот это свойство Эстерхааса компьютер вычислить не смог! Макоумеру предстояло теперь подумать о другом: что, если Эстерхаас предаст его, прогнется при определенном давлении?

Они продолжали свое путешествие по музею. Макоумер заложил руки за спину, и это совершенно изменило его облик — теперь в нем появилось нечто профессорское.

— Как ужасно то, что случилось с сенатором Берки, — сказал он вполне будничным тоном. — В его возрасте, и погибнуть так дико!

— Не надо играть со мной в такие игры! — Эстерхаас разозлился. — Роланд звонил мне за день до смерти. Рассказал о принятом им решении. Совершенно очевидно, что его убил не какой-то налетчик, хотя полиции Чикаго и удалось себя в этом убедить.

— Но ведь вполне может быть, что полиция права!

Сенатор резко остановился:

— Слушайте, со мной подобная тактика не проходит! Если вы полагаете, что можете запугать меня напоминанием о том, что случилось с Берки, вы глубоко заблуждаетесь. Он сглупил — вместо того чтобы обдумывать свое решение то так, то эдак, он должен был сразу же начать действовать. Тогда он был бы жив и по сей день.

— Ну, если вам нравится так думать, ваше право. И, конечно же, я и не пытался запугивать вас, Харлан. Что вы! Я ни на секунду не стал бы вас недооценивать: вы можете быть столь же опасны, как и могущественны. Именно поэтому я к вам и обратился, — теперь Макоумер был само очарование. — Я слишком глубоко вас уважаю, сенатор.

Эстерхаас кивнул.

— Вы же понимаете, я прагматик. И всегда успеваю разглядеть начертанные на стенах письмена. На мой взгляд, у вас также верный подход в действительности. Наша страна вот уже десять лет беспомощно барахтается в море международной политики. Черт побери, я хорошо знаю об этом и сражаюсь с этим изо всех сил. Но пока что битву мы проигрываем, поскольку на ключевых постах слишком мало людей, разделяющих наши взгляды. И все же теперь у нас появился шанс. Этот шанс дали нашей стране вы, и я восхищен вами, — он потер подбородок. — И все же я прошу вас не идти мне наперекор. Если лошадь, которую вы мне предоставили, начнет брыкаться, я просто сменю лошадь. Такова уж моя манера вести дела.

— Именно это я в вас и ценю, Харлан. И понимаю, почему вы сделали сейчас такое заявление.

Они прошли мимо картины Лихтенштейна, которого Макоумер всегда терпеть не мог.

— А как семья, Харлан?

— Все отлично, — Эстерхаас расслабился: последний этап сделки был завершен. — Барбара вернулась в университет, чтобы получить свою ученую степень, — он хихикнул. — Представляете? В ее-то возрасте!