Эрик Ластбадер - Черное сердце

Кэтлин тоже как можно медленнее и осторожнее повесила трубку. Не дай Бог Готтшалк заметил бы, что она подслушивает! Трубка висела на стене, словно желтый указующий перст.

Господи, подумала Кэтлин, разглядывая свои руки, — руки дрожали. Вот я и нащупала тайну! Она попыталась осмыслить ситуацию, но пока у нее ничего не получалось: внешне Готтшалк и Макоумер находились на совершенно разных концах политического спектра. Она покачала головой... Каким бы могущественным Готтшалк ни был, он не мог добиться всего в одиночку, да и никто не мог бы: образ независимого президента, героической личности, принимающей единоличные решения — да он существует только в фантазиях!

Кэтлин провела в Вашингтоне всю свою жизнь и прекрасно знала: в одиночку решений не принимает никто. И неважно, кем ты был до того, как тебя избрали: ты становишься тем, что требует от тебя должность. Лишь немногие выживали и даже преуспевали, несмотря на тот груз, который давил им на плечи. Большинство же ломалось. И Кэтлин, хотя ее и саму привлекали власть и сила, не могла понять страсти мужчин выбиться в президенты.

Она улыбнулась. Как там говорят? «Прекрасных президентов не бывает, есть лишь решения, ниспосланные судьбой».

Она взяла мокрое полотенце и собрала с пола осколки, потом вышла на крыльцо. Спустилась ночь. Трещали сверчки, было все так же душно и жарко.

Черт! Вполне возможно, он действительно станет президентом, и, вполне возможно, станет брать ее с собой на лето в Кэмп-Дэвид. Она понимала, что коснулась лишь краешка тайны, что там глубже — она не представляла. Но одно она видела ясно: между Атертоном Готтшалком и Делмаром Дэвисом Макоумером существует связь. И прочная.

Лорин стояла у станка, положив руку на его отполированную многими тысячами прикосновений поверхность. «Станок, — говорила ее первая преподавательница Станилия, — позволяет сосредотачиваться на каждом конкретном движении. И это очень важно, потому что танец строится из множества отдельных движений. Но, что еще важнее, станок помогает успокоиться, он дисциплинирует, он дает ту абсолютную неподвижность, из которой рождается движение». И хотя теперь она занималась у Мартина и он дал ей очень многое — даже прыжки стали выше и легче, — она никогда не забывала тех первых уроков.

Она разогрелась и стала в пятую позицию — она давно уже научилась не использовать станок в качестве опоры, как это делают начинающие, и добивалась равновесия только за счет собственного тела.

Она начала с plies, потом перешла к battements tendus — это для коленей, battements frappes — для бедер, grands battements — для живота и спины, потом наклоны. Она меняла ритм, меняла позиции и наконец была удовлетворена собой: она подготовила свое тело к тем па, которые придумал для нее в своей новой хореографии Мартин.

Она отработала и эти па, в самых разных вариантах, и закончила тремя pas de chat, видоизмененными Мартином до такой степени, что, казалось, танцор в прыжке застывает над сценой.

Несколько молоденьких девушек-солисток оторвались от своих занятии и наблюдали за ней: когда же они сами смогут исполнять pas de chat с таким изяществом и легкостью? Одна из девушек, гибкая блондинка — она недавно в труппе, поэтому не приобрела еще предубеждений и зависти — подошла к Лорин посоветоваться насчет растяжения, которое она заработала, стараясь выполнять пятую позицию так, как требовал Мартин.

Лорин была только рада помочь: она не испытывала той ревности, которую примы постарше, как правило, питают к молоденьким балеринам, делающим первые шаги наверх. Может, происходило это потому, что Лорин обладала хорошей памятью — она навсегда запомнила просмотры в Американской балетной школе, после которых неудачницы забивались в угол и рыдали, закрыв лицо руками, их худенькие тела отчаянно вздрагивали.

Во всяком случае, Лорин уважала талант: признавая его в себе, она признавала его в других и не боялась.

И все же когда блондиночка отошла, Лорин почувствовала странную усталость — она поглядела в огромное, во всю стену зеркало, и вспомнила одно из своих растяжений. Бобби тогда ужасно над нею потешался. Она так хотела помнить о нем только хорошее, но всплывали чаще всего не очень приятные воспоминания.

Тот летний день был дождливым, в небе сверкали молнии. Делать было нечего, все планы разрушила погода: ни пикника с Левиттсами, ни купанья в соленой воде, ни бутербродов с тунцом в пляжном кафе — тогда это было ее любимое блюдо. Вместо этого ей пришлось весь день просидеть в старом дощатом пляжном домике вместе с Бобби.