Эрик Ластбадер - Черное сердце

Типично полицейское мышление, подумал Трейси. Но как можно обвинять в чем-то Туэйта? Просто он действует так, как его учили.

— Лорин... — начал он.

— Мне нечего тебе сказать. — Она снова отвернулась.

Трейси расстегнул дорожную сумку и из груды белья выудил коробочку черного бархата от «Даймонд хауэ». Куинс-роуд с ее магазинами и толпами туристов осталась где-то в другом измерении.

Он взял футляр и встал за спиной Лорин. Почувствовав прикосновение его руки, она искоса поглядела на Трейси. Волосы ее разметались по щеке, на него нахлынула волна воспоминаний. Он не хотел терять ее, не желал даже думать о том, что события могут устремиться в совершенно неожиданное русло, и он никогда больше не увидит ее.

Он положил бархатную коробочку на ладонь и протянул руку. Она продолжала смотреть в сторону, Трейси ждал.

— Что это? — тихо спросила наконец Лорин.

— Вот, болтался в Гонконге по магазинам и купил тебе такую штуку. Правда, я не знал, захочешь ли ты со мной снова разговаривать.

Она стремительно повернулась к нему:

— О Трейси, как ты мог такое подумать? — Она осторожно провела пальцами по его щеке. — Мне кажется, будто я люблю тебя целую вечность. Что-то подсказывало мне, что ты обязательно вернешься.

— Почему же ты так долго сопротивлялась? — Он смотрел Лорин в глаза, пытаясь прочитать ответ.

И она сказала, хотя не была уверена, что Трейси поймет:

— Потому что всю жизнь я была ребенком. Таков уж балет. В сорок пять ты уже покойник. Ты танцуешь, пока молод. Я не хотела взрослеть. И не хотела любить тебя, я не имела права любить тебя. Но уже тогда понимала, что не смогу жить без тебя. С того самого первого поцелуя. Но сама мысль, что я стану взрослой, пугала меня. Я считала, что это означает конец моей карьеры как балерины. А что бы я делала без балета?

— А сейчас?

— А сейчас у меня есть ты. И, кроме того, я обрела себя. А балет будет со мной до тех пор, пока я смогу танцевать. Не так-то трудно сказать это вслух, не так страшно. Может, потому, что пока мне это не грозит, а когда настанет то время, я буду не одна.

Она поглядела на него и перевела взгляд на бархатную коробочку:

— А что внутри? — тихо, в предвкушении чуда, как ребенок рождественским утром, спросила Лорин.

— Открой.

Лорин открыла крышку, и с черной подушечки ей весело подмигнуло платиновое кольцо с бриллиантом. Во все стороны рассыпались разноцветные искры — красные, синие, зеленые, голубые, желтые, пурпурные. Они играли на гранях драгоценного камня.

— О Трейси! — только и могла вымолвить Лорин. Она осторожно достала кольцо из коробочки. — Какое, красивое!

Она надела кольцо на палец, и улыбка осветила ее лицо. Лорин посмотрела прямо в глаза Трейси:

— Но почему ты дал мне его сейчас?

— Потому что я вернусь. Ты не должна в этом сомневаться.

Киеу чувствовал, что в душе его начали происходить таинственные изменения. Он отослал Эллиота, понимая, что если тот задержится еще хоть на полсекунды, он набросится на него и выколет глаза. Он не хотел этого, но позыв был столь силен, и Киеу понимал, что не в состоянии владеть собой: так паук, уже насытившийся, все же рвется к запутавшейся в его сети жертве и не может остановиться.

Ноздри его раздувались, пахло кровью и прогорклым жиром. Запахи напомнили ему о доме, о многом, что он уже начал забывать.

Макоумер, его отец, наставник, человек, перед которым он в неоплатном долгу — этот человек оказался лжецом, искуснейшим манипулятором. Киеу чувствовал, как что-то умирает в его душе, что-то ускользает из нее и скрывается в причудливо извивающихся тенях. Он пытался остановить эту незримую субстанцию, но не сумел.

Все, все, что он знал, чему его учили и в чем уверяли, оказалось ложью! Восприятие мира, процессы, происходящие в нем, его механизм — даже тиканье часов — все ложь, все фальшивка!

Он снова стал ребенком, несчастным обездоленным сиротой из Пномпеня, чей отец умер, мать впала в беспамятство, а старший брат, Самнанг, бежал, растворился.

«Иди! — прозвучала где-то далеко-далеко команда. — Следуй за Самнангом! Следуй за своим братом!» И Киеу подчинился тогда этому словно спущенному с небес приказу, он повернулся спиной к прежней колониальной жизни, которую вел при дворе Сианука, сел на велосипед и, повинуясь властному зову и своим инстинктам, уехал в джунгли, прямиком в распростертые объятия Чет Кмау.

Прежняя жизнь перестала существовать. Он родился заново, произошла как бы следующая инкарнация. Но он все же не мог забыть ту жизнь, уроки которой постигал с младенчества. И потому одна жизнь наложилась на другую, совместились два слоя, две краски. Киеу пытался разделить их, какое-то время ему это даже удавалось, но, как оказалось, успех был лишь частичным.