Эрик Ластбадер - Черное сердце

— Мы имеем имя Антонио Могалес, — Морис оторвал глаза от записей, — и мы имеем Макей-плейс. Вам это что-нибудь говорит?

Боже праведный! Это же в Бейридж, молнией сверкнула мысль.

— Ну Тонио, ну сукин сын! — вслух выругался Туэйт.

Макоумер восхищался монашескими орденами и не скрывал этого. Может, все дело в их древности, в особом аромате истории Европы, где ордена обладали настоящей властью, властью прямой, как рыцарский меч, и не терпящей никаких компромиссов. Гром копыт боевых коней, поля и равнины, щедро орошенные кровью неверных. Крестоносцы, искатели святого духа, ангелы победы во имя Господа и отечества.

Толстые каменные стены с бойницами, глухое эхо бесконечных коридоров, замерший неподвижный воздух, словно до сих пор хранящий гордость и славу веков. В этом месте Макоумер мог позволить себе столь торжественные мысли, он любил это место и охотно отдавался во власть его атмосферы.

Чтобы еще раз окунуться в нее, он приехал за сорок пять минут до назначенного времени, и теперь вполне оправился от невероятного доклада Киеу, к нему вновь возвращалось чувство юмора. Очень печально было слышать, что Киеу так и не смог найти Тису, но прискорбнее всего было слушать, как он об этом докладывает. Что ж, придется поручить Тису Монаху, хотя Макоумер старался как можно реже полагаться на него.

Но что произошло с Киеу? Макоумер терялся в догадках. Где-то в глубине души он даже жалел, что отправил Киеу в Кампучию. Надо было предвидеть, что подобное задание может оказаться для него более чем сложным. И вот результат: вне всякого сомнения, психологическая травма. Но вспыхнувшая с новой силой любовь к Тисе ослепляла Макоумера, он мечтал увидеть ее еще хоть раз, сжать в своих объятиях — мысль о ней уже стала невыносимой. Он сгорал от желания даже сейчас, уже зная, с чем вернулся оттуда Киеу.

Что же там произошло, чем объяснить его явное желание отгородиться от действительности и уйти в себя? Он не сообщил о деталях операции, а все попытки Макоумера осторожно прощупать его оказались бесполезными. Но хуже всего, что Киеу так и не удалось узнать ее местонахождение. Теперь он думал о ней непрестанно... и не мог дождаться сообщений от Монаха.

Он завернул за угол и увидел Маркуса Финдлена — он стоял посередине небольшого дворика и с интересом разглядывал дерево с семью ветками, которые простерлись к нему словно рога семисвечника или руки еврейских плакальщиц.

Высокий, никак не ниже шести футов пяти дюймов, широкоплечий, с узкими, как у подростка, бедрами, Маркус Финдлен напоминал шерифа с Дикого Запада. Впрочем, в молодости он действительно возглавлял полицейский участок в своем родном Гэлвстоуне. От предков ему достались большие светлые глаза, в которых сейчас отражалось небо и гладкая матовая кожа.

В нем по-прежнему чувствовалась техасская закваска. А кошмарный акцент, по мнению Макоумера, просто был предметом гордости Маркуса Финдлена. Он выделялся среди близких благообразных бюрократов Вашингтона и весьма точно соответствовал своему имиджу несгибаемого блюстителя законности и порядка.

Еще в Гэлвстоуне на него обратили внимание руководители местного отделения ФБР — этот городок в Мексиканском заливе был одним из перевалочных пунктов маршрута, по которому марихуана из Рио-Хондо и Порт-Изабель уходила на юг.

Финдлен и его помощник спалили не менее полутора тонн наркотиков, они наводили ужас на торговцев наркотиками как в заливе, так и на мексиканской границе, где Финдлен лично пристрелил троих — после чего был серьезно ранен его помощник.

ФБР нравился такой подход к делу, но Финдлен терпеть не мог этих молодцов. По его меркам, они любили напустить тумана, с чем прямолинейная натура Финдлена никак не могла примириться, а самого Гувера он считал опасным для общества маньяком.

Однако, как оказалось, стиль работы ЦРУ прекрасно подходит Финдлену, и карьера его в этой организации была поистине стремительной. Врожденные инстинкты позволяли ему выкручиваться из совершенно невероятных ситуаций. Снова и снова руководство агентства бросало Финдлена на самые безнадежные операции — места, где они разворачивались, уже были усеяны костями сотрудников, испытавшими свою судьбу до него.

А однажды на него снизошло озарение и, руководствуясь одной лишь интуицией и своими обостренными до предела инстинктами, Финдлен раскрыл тщательно законспирированного двойного агента, который очень давно был внедрен в организацию — так началась одна из самых славных и наименее известных общественности операций ЦРУ, по окончании которой Финдлену было уже рукой подать до вершины. Прошло еще три года, и он возглавил ЦРУ.