Дмитрий Петров - Нелюдь

Они даже никогда не расставались и все свободное время проводили втроем.

— Нет, — говорил всегда знакомым Аркадий Моисеевич и яростно тряс головой, как будто с ним кто-то спорил. — Нет. Я люблю, чтобы все было вот так — так папа, так мама, так сын.

И при этом он всегда показывал руками, как они все должны идти рядком, взявшись за руки.

Когда Софочка умерла, Леня собрался в дорогу. Щенка никто, конечно, не выпускал. Сказали, что в Израиле и своих собак хватает в избытке и нечего таскать пса через моря и океаны.

Теперь Аркадий Моисеевич жил вдвоем с собакой Графом, а Леня — где-то на краю Синайской пустыни.

Аркадий Моисеевич однажды собрался к нему в гости — в позапрошлом году. Самому ему на больничную зарплату никогда бы не собрать было на билет, но Леня прислал деньги, и папа поехал.

Он вообще был очень хорошим сыном, все время что-то присылал. В основном модную одежду. Наверное, он считал, что папа тут пойдет ее выгодно продавать. Однако Аркадий Моисеевич не любил и не понимал торговлю. Он всю жизнь был врачом. Так что присылаемую Леней одежду он носил по преимуществу сам. Иногда он и продавал что-то, но редко. Одежда была очень модная, и знакомые подтрунивали над ним, называя его старым ловеласом.

Ловелас — это было совершенно несправедливое обвинение. Когда-то давно он таким и был. О, он был мужчина что надо — огонь… А теперь, конечно же, нет.

В Израиле Леня отвез его в свой домик, где жил с женой, на которой женился уже там, и с сыном — внуком Аркадия Моисеевича. Собственно, из-за внука Аркадий главным образом и собрался в дальние края.

Леня работал инженером в какой-то небольшой фирме, занимавшейся строительством. Жили они неплохо, хотя Аркадий Моисеевич с непривычки сильно страдал от жары.

Не понравилось же ему то, что Леня пристрастился к фундаменталистскому иудаизму. Он лично учил сына Ветхому Закону, носил на голове кипу и малыша заставлял носить ее тоже. Увидев собственного сына Леню в кипе, Аркадий Моисеевич поначалу стал просто смеяться. Когда он увидел, что точно такую же кипу носит и внук, а при этом еще бормочет что-то на иврите, то дедушке стало не до шуток.

Его это раздражало, как и боязнь свинины в доме и соблюдение всех прочих шестисот шестидесяти с лишним запретов…

— Леня, ты сошел с ума, — говорил сыну в сердцах Аркадий Моисеевич. — Или я тебя не знаю с пеленок, Леня? Или ты не был обычным советским пионером? Или я не помню тебя комсомольцем? Или ты не учился в нормальном ленинградском вузе и не ел свинину в стройотрядах? Что ты морочишь голову себе и ребенку? Это же ненормально…

Леня в ответ заводил что-то про Бога Авраама, Моисея и Иакова, про завет, заключенный Им с избранным народом.

— Или Бог Авраама не был к тебе милостив прежде? — спрашивал в ответ Аркадий. — Или Он только теперь стал милостив к тебе, после того, как ты надел на голову эту кипу, которую век не носил? Перестань сказать, Леня!

— Ты так говоришь, папа, оттого, что ты насквозь советский человек, — отвечал сын. — А я хочу забыть о том, как мы были в египетском рабстве. Здесь, на земле обетованной, мы должны жить в счастье и в завете с Богом и забыть все, что связывало нас с египетским рабством.

— Это нашу жизнь в России ты называешь египетским рабством? — догадался Аркадий Моисеевич. — И ты это говоришь мне, человеку, у которого четыре боевых ордена и одиннадцать медалей за храбрость?

— И которые тебе вернули только после семи лет лагерей, — язвительно говорил Леня, поправляя кипу.

— Как будто это были одни и те же люди, Леня, — кипятился Аркадий. — Идиоты и выродки есть в каждом народе, это совершенно не связано с ношением кипы и отказом от свинины. Это же маразм! Что ты компостируешь мозги маленькому ребенку? Он же мой внук и может у тебя вырасти полным идиотом…

Сын повязывал кожаный футлярчик на лоб, потом обвязывал руку ремешком и становился на колени молиться. Он молился Богу Авраама, Моисея и Иакова… Выпускник Ленинградского строительного института, лучший танцор на студенческих дискотеках и отличник марксистско-ленинской подготовки…

Аркадий Моисеевич в душе плевался и говорил сквозь зубы, что каждый сходит с ума по-своему. Он так и уехал тогда, не понимая сына.

С тех пор он не ездил туда, только регулярно получал письма, фотографии от Лени и посылки. И каждый раз вспоминал о том, какая у них была замечательная дружная семья, когда надевал поводок на Графа. Когда Граф умрет, оборвется последняя связь Аркадия Моисеевича с прошлой жизнью.