Карин Фоссум - Не оглядывайся!

Он поднялся и вышел, исчез внутри дома и остался там. Никто не пошел за ним. Фру Холланд в отчаянии пожала плечами.

— Анни была папиной дочкой, — тихо сказала она.

— Я знаю.

— Я боюсь, что он больше никогда не станет таким же, как прежде.

— Не станет. Как раз сейчас он занимается тем, что приспосабливается к другому Эдди. Ему нужно время. Возможно, ему станет легче в тот день, когда мы выясним, что случилось на самом деле.

— Я не знаю, осмелюсь ли я узнать.

— Вы чего-то боитесь?

— Я боюсь всего. Я без конца представляю себе все, что могло произойти там, наверху, у озера.

— Вы можете рассказать мне что-нибудь об этом?

Она покачала головой и потянулась за чашкой.

— Нет, не могу. Это просто фантазии. Если я озвучу их, вдруг они станут реальностью.

— Сёльви вроде бы держится хорошо? — он решил сменить тему.

— Сёльви сильная девочка, — в голосе матери прозвучала неожиданная твердость.

Сильная, подумал он. Да, возможно, это то самое слово. Возможно, как раз Анни была слабой. У него в голове происходила тревожная переоценка ценностей. Ада вышла за сахаром и сливками. Вошла Сёльви.

— Где папа?

— Он сейчас придет! — громко и властно выкрикнула фру Холланд из кухни, возможно, в надежде, что Эдди услышит ее и снова вернется. Не Анни мертва, подумал Сейер. Семья начинает разваливаться, трещит по швам, в корпусе большая дыра, и вода затекает внутрь, а эта женщина затыкает щели старыми фразами и словами, чтобы удержать лодку на плаву.

Ада налила ему кофе. Палец Сейера не пролез в ручку чашки, и ему пришлось держать ее обеими руками.

— Вы все время спрашиваете «почему», — устало сказала Ада Холланд. — Как будто у всего всегда есть разумная причина.

— Не обязательно разумная. Но причина, разумеется, была.

— Значит, вы хорошо понимаете их? Этих людей, которых сажаете за убийство и моральное уродство?

— Иначе я не смог бы делать свою работу.

Он отпил еще кофе и подумал о Хальворе.

— Но должны же быть исключения?

— Они очень редки.

Она вздохнула и посмотрела на дочь.

— А что ты думаешь, Сёльви? — серьезно спросила она. Тихо, с совершенно новым для нее выражением, раньше он не слышал, чтобы Ада так говорила. Как будто хотела пробиться сквозь хаос, царивший в легкомысленной голове дочери и найти ответ, неожиданный, все объясняющий ответ. Как будто она вдруг обнаружила, что единственная дочь, которая у нее осталась, — не такая, какой она представляла ее себе раньше, возможно, она нашла у нее неожиданное сходство с Анни.

— Я? — Девушка удивленно посмотрела на мать. — Я, знаешь, никогда не любила Фритцнера из дома напротив. Я слышала, он вечно сидит в парусной лодке посреди комнаты и читает целыми ночами, а в держателе для бутылок у него бутылка пива.

Скарре выключил почти весь свет в офисе. Осталась гореть только настольная лампа, шестьдесят ватт; в белом круге ее света валялись бумаги. Принтер мягко и ровно гудел, выплевывая последнюю страницу, заполненную его любимым шрифтом — «Palatino». Краем глаза он увидел, как открылась дверь и вошел человек. Он хотел посмотреть, кто это, но из принтера как раз выпал листок. Он наклонился и подхватил его, выпрямился — и в этот момент в поле его зрения попала фигурка, лежащая на белом листе бумаги. Бронзовая птичка на шесте.

— Где? — быстро спросил он.

Сейер сел.

— Дома у Анни. Сёльви разбирала вещи Анни, и эта фигурка лежала среди них, завернутая в газету. Я побывал на могиле. Птица, без сомнения, отломана от памятника Эскилю. — Он взглянул на Скарре. — Но она могла получить ее от кого-нибудь.

— От кого, например?

— Не знаю. Но если взяла ее сама, то есть пошла на могилу и под покровом темноты отколола от могилы фигурку с помощью какого-нибудь инструмента, то это… почти кощунство. Ты не находишь?

— А Анни не была способна на кощунство?

— Не знаю. Я уже ни в чем не уверен.

Скарре повернул абажур лампы так, что на стене появилась идеальная полная луна. Они сидели и смотрели на нее. Повинуясь внезапному импульсу, Скарре поднял птицу на шесте и пронес перед лампой, раскачивая туда-сюда. Силуэт, который возник на фоне «луны», был похож на тень огромной пьяной утки, возвращавшейся домой с пирушки.

— Йенсволь перестал тренировать команду девочек, — сказал Скарре.

— С чего бы это?

— Слухи начали расползаться. Дело об изнасиловании вышло наружу. Девочки отказались к нему ходить.

— Ничего удивительного. Тайное всегда становится явным.