Андерс Рослунд - Три секунды

— Да вы…

— С собакой. Это важно.

— С собакой? А если мы найдем то, что вы подбросили? У соседа по коридору, которому вы подкинете свою наркоту?

Еще один пласт линолеума, под раковиной.

И за ночником, в стене, в дырке от самореза.

— Ну как? Нашли что-нибудь? Нет? Жалко! Идите подрочите еще где-нибудь. Может, вам помочь?

Арестант в камере напротив заржал. Арестант из соседней камеры стукнул в дверь и прошипел: «Трахни их в жопу, Хоффманн».

Они услышали.

Хоффманн присел на край койки; охранники заперли дверь и перешли в следующую камеру. В бардаке под прикроватным столиком, накрытая трусами, лежала половина самокрутки; Хоффманн зажег остатки папиросы и снова улегся.

Еще десять минут.

Он курил, рассматривая потолок, когда собака заскребла пол.

— Да это ни хера не мое!

Пронзительно вопил Грек из второй камеры — как будто дверь завизжала.

— Это… да вы сами это мне подсунули, суки позорные, да я…

Один из охранников оттащил черную собаку, которая энергично скребла лапой у окна, под карнизом. Пластиковый пакет был крепко приклеен скотчем к стене и содержал четырнадцать граммов высококачественного амфетамина. Грека, трясущегося, брызжущего слюной, провели по коридору и вывели из отделения; завтра ему предстоит отправиться в Кумлу или Халль, отбывать остаток долгого срока, который только что стал еще длиннее. Примерно в это же время еще два пакетика с таким же количеством амфетамина обнаружили в двух камерах на нижнем и верхнем этажах в корпусе «Н»; в общей сложности трое заключенных ночевали сегодня в Аспсосской тюрьме в последний раз.

Хоффманн так и лежал на койке. И впервые с тех пор, как оказался за высокими стенами, сумел улыбнуться.

Сейчас.

Сейчас наша взяла.

Он проспал тяжелым сном почти четыре часа. За зарешеченным окном сгустилась темнота, финн, сидевший через камеру, наконец угомонился. Этот дьявол то и дело устраивал представление, требуя внимания к себе, и каждый раз бренчание ключей дежурного отдавалось у Хоффманна в голове. В конце концов двое других заключенных пригрозили отлупить кое-кого, если финский палец еще раз ткнет кнопку вызова, и в отделении наконец стало тихо.

Сейчас он стоял, вжавшись в стенку. Не спуская беспокойных глаз с подушки под покрывалом. Стул перед порогом, носок — между дверью и косяком. Его защита — как вчера, как завтра, две с половиной секунды, чтобы никто не узнал и не напал в то единственное время суток, когда надзиратели не видят и не слышат.

Одна минута восьмого. Еще девятнадцать минут. Потом он выйдет, примет душ и позавтракает, как все остальные.

Пит сделал первые шаги. Благодаря сорока двум граммам тридцатипроцентного фабричного амфетамина он вышиб из Аспсосской тюрьмы трех главных наркодилеров. Высшее варшавское начальство и второй заместитель директора уже получили соответствующие донесения, открыли бутылку зубровки и выпили за следующий шаг.

Еще восемь минут.

Пит медленно дышал, каждый мускул напряжен. Смерть так и не постучалась к нему.

Сегодня он сделает следующий шаг. Первые граммы из «Войтека» будут проданы первым покупателям, и по одной из шведских тюрем строгого режима пойдут слухи о новом поставщике. Шведская полиция будет получать все больше информации о поставщиках, датах поставки, каналах распространения наркотиков, и, когда бизнес разрастется, его можно будет ликвидировать. Дни и недели потянутся в ожидании того мгновения, когда корпорация полностью захватит контроль над Аспсосской тюрьмой, но еще не приступит к захвату следующей тюрьмы. Тогда у агента будет достаточно сведений, чтобы подобраться и к ядру корпорации — черному дому на улице Людвика Идзиковского в Варшаве.

Хоффманн посмотрел на громко тикающий будильник. Двадцать минут восьмого. Пит убрал стул, застелил койку и немного погодя открыл дверь в сонный коридор. Стефан и Кароль Томаш улыбнулись ему, когда он проходил мимо кухни и стола, за которым усаживались завтракать. Тюремные автобусы уезжали как раз в это время, и некто по прозвищу Грек наверняка уже сидел на одном из вонючих сидений, а напротив сидели два субъекта из корпуса «Н». Вряд ли они оживленно болтали друг с другом. Смотрели, наверное, в окно и пытались осознать, что за хрень с ними приключилась.

Хоффманн принял горячий душ, смывая напряжение, двадцать минут за дверью камеры, двадцатиминутная готовность к борьбе и бегству. Увидел в не успевшем запотеть зеркале кого-то небритого, с сильно отросшими волосами, и не стал вытаскивать бритвенный станок из кармана. Пускай седая поросль останется на щеках и в это утро.