Андерс Рослунд - Три секунды

Злость, разочарование, отвращение.

Они снова остались одни в квартире, изображавшей офис одной из стокгольмских охранных фирм.

— За эту операцию отвечал я.

Хоффманн шагнул к мужчине, который в первой половине дня застрелил человека.

— В этой стране я веду переговоры и я отдаю приказы.

Это больше чем злость. Это гнев. Все это время Хоффманн удерживал его в себе. Сначала предстояло позаботиться о «верблюдах», опорожнить их, спасти партию. Теперь гнев можно было выпустить на волю.

— Если кто-то стреляет — то по моему, и только по моему приказу.

Пит не знал, откуда пришел этот гнев и почему он так силен. Злится ли он из-за того, что ошибся с партнером? Или чувствует свою беспомощность оттого, что погиб человек, который, возможно, имел то же задание, что и он сам?

— Пистолет. Где пистолет?

Мариуш ткнул себя пальцем в грудь, указывая на внутренний карман пиджака.

— Ты совершил убийство. За это дают пожизненный срок. И ты, придурок, до сих пор не избавился от оружия?

В нем бушевал гнев и что-то еще. Вы должны были отправиться в Польшу и обо всем доложить. Он подавил в себе чувство, очень похожее на страх, и посмотрел в лицо человека, с улыбкой указывающего на свой внутренний карман. Играй свою роль. Власть и уважение — добейся их и впредь никому не отдавай. Играй свою роль, иначе тебе конец.

— Он был из полиции.

— Откуда, мать твою, ты это знаешь?

— Он сам сказал.

— С каких это пор ты понимаешь по-шведски?

Пит медленно дышал, отмечая, что злится и устал. Он подошел к круглому кухонному столу с металлическими мисками, в которых было две тысячи семьсот пятьдесят исторгнутых из желудков и промытых капсул, больше двадцати семи килограммов чистого амфетамина.

— Он сказал «полиция». Я слышал. И ты слышал.

Хоффманн ответил, не оборачиваясь:

— На встрече в Варшаве мы с тобой были вместе. Ты знаешь, о чем там шла речь. Пока мы в Швеции, решения принимаю я, и только я.

Всю недолгую дорогу из Крунуберга в Васастан ему что-то мешало. Что-то жесткое на сиденье. Когда Херманссон повернула на Вестманнагатан и машина подъехала к дому номер семьдесят девять, Гренс приподнял свое тяжелое тело и пошарил по сиденью рукой. Две кассеты. Разные записи Сив. Гренс посмотрел на пластмассовые футляры, которые надо бы тоже отправить в коробку, потом — на переднее сиденье и бардачок. Там лежали еще две кассеты. Гренс нагнулся и засунул их как можно глубже под сиденье; ему одинаково страшно было и держать их в руках, и забыть в машине — последние четыре кусочка другой жизни, которые скоро окажутся в заклеенной скотчем картонной коробке.

Эверт Гренс предпочитал сидеть именно здесь, сзади.

Музыки у него теперь не было, не было и желания слушать регулярные вызовы по рации или отвечать на них. А Херманссон вела машину в плотном потоке городского транспорта гораздо увереннее, чем Свен или сам Гренс.

Теснота; три полицейские машины и темно-синий автобус «фольксваген» криминалистов стояли вторым рядом возле припаркованных автомобилей обычных горожан. Мариана сбросила скорость, въехала на тротуар и остановилась перед подъездом, у которого дежурили двое полицейских в форме. Оба с виду молодые и бледные; один из них торопливо зашагал навстречу красной машине, в которой сидели молодая женщина и двое мужчин. Херманссон поняла, в чем дело, и, когда Гренс уже собирался постучать в окошко, опустила свое стекло и показала удостоверение:

— Мы следователи. Все трое.

Мариана улыбнулась полицейскому. Он не только выглядел юным — он, скорее всего, и был очень молод, даже моложе ее самой. Он, наверное, служит всего несколько недель — мало кто не знает Эверта Гренса в лицо.

— Это вы приняли тревожный звонок?

— Да.

— Кто звонил?

— Аноним, если верить диспетчерской.

— Вы говорили — это расправа?

— Мы говорили, что это похоже на расправу. Поймете, когда подниметесь в квартиру.

Дверь на пятом этаже, самая дальняя от лифта, была открыта. Возле нее дежурил еще один полицейский в форме. Этот был постарше, служил подольше; он узнал Сундквиста и кивнул ему. Херманссон загодя раскрыла удостоверение, и ей осталось только предъявить его. Она и сама не знала, прослужит ли где-нибудь настолько долго, чтобы ее начали узнавать не только ближайшие сослуживцы; вряд ли — она не из тех, кто подолгу сидит на одном месте.

Все трое надели белые халаты, пластиковые бахилы и вошли; Эверт упрямо остался ждать медлительного лифта, пообещав скоро присоединиться к коллегам.