Кристина Ульсон - Маргаритки

Парень на лугу чем-то напоминал тех бездомных собак. В его взгляде было что-то непредсказуемое, плохо различимое. Может быть, злоба. Она растерялась и не знала, что ей делать. Не бросать же камень? Посмотрев в сторону домика, она убедилась в том, что ей уже было известно: родители с сестрой уехали в город купить свежей рыбы к праздничному ужину. Вот еще одна дурацкая так называемая традиция, выдуманная родителями только для того, чтобы создавать видимость нормальной семьи. Как и всегда, она отказалась ехать с ними, предпочитая спокойно собрать свой букет.

— Что тебе надо? — спросила она.

Раздраженно и с подступающим страхом. Инстинкт ее никогда не подводил — она всегда знала запах настоящей опасности. На сей раз все ее чувства говорили о необходимости взять ситуацию под контроль.

Цветы, зажатые в кулаке, кололи кожу. Не хватало только одного: маргаритки. Изысканный сорняк — так отец называл эти цветы.

Парень продолжал молчать и приблизился к ней еще на несколько шагов. Он стоял рядом, всего лишь в нескольких метрах. Лицо его медленно расплылось в ухмылке. В этот момент ей стало ясно, для чего он пришел.

Ноги среагировали быстрее мысли. Спинным мозгом она осознала опасность и в ту же секунду бросилась бежать. До границы участка было меньше ста метров, и она несколько раз позвала на помощь. Но ее пронзительный крик утонул в тишине луга. Сухая земля заглушила звук ее пружинящих шагов и шум тела, рухнувшего, когда он повалил ее после всего лишь двадцати метров преследования. Он словно все время знал, что она не уйдет от него, и позволил ей бежать только для того, чтобы самому распалиться этой погоней.

Она дралась, как зверь, когда он перевернул ее на спину и принялся срывать одежду, с такой силой и так методично, что ее разгоряченный мозг не мог не отметить, что он наверняка проделывал это и раньше.

Когда все закончилось и она вся в слезах лежала в кратере, созданном их телами посреди трав, стало ясно: ее ничто и никогда больше не утешит. В кулаке, каждая костяшка которого была изранена в отчаянной борьбе, был зажат волшебный букет. Она выпустила его из пальцев, словно обжегшись. Цветы утратили смысл. Было ясно, чье лицо будет отныне преследовать ее во сне.

Машина родителей въехала на участок, но она продолжала лежать на земле, не в силах подняться. Облака в синем небе играли в салочки. Мир вокруг оставался прежним, а ее мир разбился вдребезги навсегда. Она лежала в траве, пока ее не стали искать. А когда нашли, она была уже совсем иной…

Еще не зная, что скоро умрет, он с воодушевлением читал проповедь, последнюю в своей жизни. Пятница была долгим днем, но часы летели быстро. Слушатели с волнением внимали его словам, и Якоб Альбин радовался, что многим из них так интересна тема проповеди.

Спустя несколько дней, поняв, что все потеряно, он спросит себя, не та ли самая проповедь решила его судьбу? Не был ли он тогда слишком откровенен, отвечая на вопросы, не обнаружил ли излишнюю осведомленность в вопросах, в которых ему не следовало бы так хорошо разбираться? Но в глубине души он знал: дело не в этом. До самого момента смерти он отдавал себе отчет в том, что надвигавшуюся катастрофу не предотвратить. В миг, когда холодное дуло охотничьего пистолета коснулось виска, стало ясно, что все кончено. Было бесконечно горько осознавать, что на этом его жизнь оборвется. Он так многое мог бы еще сделать.

За долгие годы Якоб прочитал столько проповедей, что и упомнить не мог. Он знал, что хорошо распорядился незаурядным ораторским даром. План бывал чаще всего один и тот же, последующие вопросы тоже походили друг на друга. Слушатели собирались разные: иногда их присылали по разнарядке, иногда они находили его сами. Якобу это было все равно: он прекрасно чувствовал себя на кафедре при любой публике.

Обыкновенно он начинал с изображения лодок. Возможно, это было слишком уж простым трюком, но он знал наверняка, что невозможно остаться равнодушным, глядя на десятки уставших и отчаявшихся людей в крохотной лодчонке, дрейфующей по морю день за днем, неделю за неделей. На горизонте, словно мечта, маячит Европа: мираж, которому не суждено воплотиться в их жизни.

— Нам это кажется чем-то далеким от нас, — говорил он тогда. — Мы считаем, что все происходит в другой части мира, не имеет к нам никакого отношения и никогда не случится с нами самими.