Дин Кунц - Скованный ночью

Стая, занимавшая всю ширину улицы, пронеслась в метре над нашими головами. Птицы летели с удивительной точностью и слишком организованно, чтобы это было случайностью. Воздушное шоу в исполнении всей стаи оставляло странное ощущение неестественного порядка и одновременно угнетало своей многозначительностью.

Бобби пригнулся, но я смотрел на темное облако крыльев и оперенных телец, пытаясь определить, есть ли среди них кто-нибудь, кроме козодоев. Но мне мешали темнота и скорость.

Когда огромная стая пролетала мимо, на нас не спикировала ни одна птица. Никто из них не издал ни звука. Этот полет был настолько чуждым миру, что я счел бы его галлюцинацией, но перья, сыпавшиеся на джип и мостовую, подтверждали реальность происходящего.

Когда ветер унес последние кусочки пуха, Бобби открыл дверь, вылез из джипа и поглядел вслед стае. Он все еще держал ружье, но делал это одной рукой; дуло смотрело на мостовую, показывая, что у Бобби нет намерения стрелять.

Я тоже выбрался из машины и начал следить за птицами. Достигнув конца улицы, они вереницей поднялись к звездам и исчезли в темноте между далекими солнцами.

— Аж в дрожь бросает, — пробормотал Бобби.

— Ага.

— Но…

— Ага.

— И душа в пятки уходит.

Я знал, что он имеет в виду. На этот раз птицы излучали нечто большее, чем скорбь, которую я чувствовал раньше. Хотя от птичьей хореографии захватывало дух, а молчание стаи вызывало странное уважение, за этим представлением скрывалась угроза . Таким же грозным выглядит залитое солнцем море, когда под гладкой поверхностью начинают бушевать волны, дающие о себе знать белыми барашками пены, сулящими близкий шторм. В такую погоду становится не по себе даже бывалому серферу.

Хотя козодои улетели, мы с Бобби долго стояли, глядя на созвездие, в котором они исчезли. То была сцена из какого-то старого фильма Спилберга, где люди ждут прибытия корабля с родины, который омоет их белым светом, лишь чуть менее ярким, чем сияние покровов господа.

— Я уже видел их, — сказал я.

— Враки.

— Правда.

— Безумие.

— Как штык.

— Когда?

— По пути сюда, — сказал я. — С другой стороны парка. Но тогда стая была меньше.

— Что они делают?

— Не знаю. Они летят снова.

— Я их не слышу.

— Я тоже. И не вижу. Но они летят.

Бобби помедлил, затем задумчиво кивнул и сказал:

— Ага. — Значит, он тоже чувствовал их.

Звезды над звездами и под звездами. Самая большая — наверно, Венера. Одна, две, три, расположенные рядом, вспыхивают, как сгорающие в атмосфере метеоры. Маленькая мигающая красная точка движется с востока на запад. Авиалайнер плывет в пространстве между нашим морем воздуха и безвоздушным морем, разделяющим миры.

Я уже был готов усомниться в своей интуиции, когда они вернулись из той же самой части неба, в которой исчезли. Невероятно, но факт: птицы влетели на улицу спиралью, промчались мимо нас и ввинтились в Интендантскую дорогу, с шумом рассекая воздух крыльями.

Это невероятное зрелище было таким возбуждающим, что неизбежно рождало мысль о чуде, а в каждом чуде есть зерно радости. У меня захватывало дух, но радость сдерживалась ощущением неправильности поведения птиц, несмотря на его чарующую новизну.

Должно быть, Бобби чувствовал то же самое, потому что довольный смешок, которым он встретил птичью спираль, внезапно умолк. Он смотрел вслед удалявшимся козодоям с застывшей улыбкой, больше напоминавшей гримасу.

В двух кварталах отсюда птицы снова взмыли в небо, как последний вихрь ослабевшего торнадо.

Эта воздушная акробатика требовала значительных усилий; удары птичьих крыльев были столь яростными, что я чувствовал вибрацию ушами, душой и костями даже тогда, когда шум умолк.

Козодои скрылись, оставив после себя звук, напоминавший свист ветра.

— Еще не все, — сказал Бобби.

— Нет.

Птицы вернулись быстрее, чем раньше. Теперь они появились не там же, где исчезли, а над парком. Мы услышали их раньше, чем увидели, и звук, извещавший об их приближении, был не свистом крыльев, а громким криком.

Они изменили обету молчания, нарушили его. Пронзительно крича, хлопая крыльями, свистя, щебеча и треща, птицы стремительно пикировали на землю. Их крики были такими отчаянными, что у меня заложило уши; в этих криках звучала пронизывающая душу безысходность.

Бобби не стал поднимать ружье.

Я не потянулся за пистолетом.

Мы знали, что птицы не нападают. В их криках был не гнев, а лютое горе, обездоленность и мрак.