Дин Кунц: Скованный ночью

Меня зовут Кристофер Сноу. Данный отчет является частью моего личного дневника. Когда вы прочтете его, возможно, я буду мертв. Если же я остался жив, то благодаря этому репортажу стал — или скоро стану — одним из самых знаменитых людей на планете. Но если никто не прочел этого — значит, мир, каким мы его знали, перестал существовать и человеческая цивилизация исчезла навсегда. Я тщеславен не более, чем любой средний человек, и вместо вселенского признания предпочел бы вести тихое и мирное анонимное существование. И все же, если придется выбирать между Армагеддоном и славой, я согласен на славу.

На другие места ночь спускается, но к Мунлайт-Бею она подкрадывается на цыпочках, производя столько же шума, сколько его производит лижущий берег нежный темно-сапфировый прибой. Когда на рассвете ночь отступает через Тихий океан к далекой Азии, она делает это неохотно, оставляя на подъездных аллеях, под припаркованными машинами, в дренажных канавах и под кронами старинных дубов черные озерца.

Тибетская легенда гласит, что священные Гималаи — это дом всех ветров, где рождаются и легкий бриз, и яростная буря. Если у ночи тоже есть свой дом, то им, без сомнения, является наш городок.

Одиннадцатого апреля, минуя Мунлайт-Бей по пути на запад, ночь забрала с собой пятилетнего мальчика по имени Джимми Уинг.

Около полуночи я ехал на велосипеде, колеся по улочкам у подножия холмов неподалеку от колледжа Эшдон, в котором когда-то преподавали мои родители. До того я был на берегу: стоял почти полный штиль, и прибой не стоил доброго слова, так что не имело смысла раздеваться и спускать на воду серф. Орсон, метис черного лабрадора, трусил со мной рядом.

Мы с мохнатой образиной не искали приключений, просто дышали свежим воздухом и удовлетворяли общую для обоих потребность в движении. Почти каждую ночь мы с ним ощущали смутное беспокойство и томление духа.

Нет, в живописном Мунлайт-Бее, который был одним из самых тихих и в то же время самых опасных мест на планете, искать приключений стал бы только дурак или сумасшедший. Тут было достаточно несколько минут постоять на месте, чтобы приключения нашли тебя сами.

Лилли Уинг живет на тенистой улице, заросшей душистыми пиниями. Фонарей здесь не было; стволы и изогнутые ветви казались черными как уголь; лишь кое-где лунный свет освещал перистые кроны и серебрил грубую кору.

Я заметил ее, потому что между стволами пиний сновал взад и вперед луч фонарика. Полоска света упала передо мной на мостовую, и тени деревьев словно подпрыгнули. Лилли звала сына. Она пыталась кричать, но ее голос заглушили одышка и страх, отчего имя Джимми превратилось в неразборчивое шестисложное слово.

Поскольку на дороге было пустынно, мы с Орсоном двигались посреди мостовой, чувствуя себя королями дороги. Мы свернули к тротуару.

Когда Лилли пробежала между двумя пиниями и очутилась на улице, я спросил:

— Барсук, что случилось?

Я прозвал ее Барсуком двенадцать лет назад, когда нам было по шестнадцать. Тогда ее звали Лилли Трейвис, мы любили друг друга и верили, что нам на роду написано быть вместе. Среди длинного списка наших общих увлечений была книга Кеннета Грэма «Ветер в ивах», в которой мудрый и смелый Барсук мужественно защищал всех добрых зверей в Пустоши.

«— В этом месте любой мой друг ходит там, где ему нравится, — говорил Барсук своей подружке Моул, — а если нет, я выясняю почему!»

Вот так и Лилли. Те, кто сторонился меня из-за моего редкого недуга, кто называл меня «вампиром» из-за моей врожденной непереносимости даже самого слабого света, подростки-психопаты, которые сговаривались мучить меня, колотили и светили в глаза фонариком, которые говорили обо мне гадости за спиной, как будто я нарочно родился с пигментозным экзодермитом, — все они держали ответ перед Лилли, лицо которой начинало пылать, а сердце колотиться от безудержного гнева при любом проявлении нетерпимости. Как всякому мальчишке, мне волей-неволей пришлось научиться драться. К тому времени, когда я встретил Лилли, я был уверен в своей способности постоять за себя; тем не менее она настаивала на своем и приходила ко мне на помощь так же отчаянно, как это делал Барсук, сражавшийся за свою Моул дубиной и когтями.