Дин Кунц - Скованный ночью

Я вообще не был уверен, что хочу складывать эту мозаику. Картинка могла получиться жутковатой. Сами птицы не представляли собой угрозы, но устроенное ими представление было явно не к добру.

Знак. Предзнаменование.

Не то предзнаменование, которое заставляет вас купить счастливый лотерейный билет, съездить попытать судьбу в Лас-Вегас или сыграть на бирже. Нет, после таких предзнаменований хочется уехать в Нью-Мексико, подняться в горы Сангре-де-Кристо и затаиться там, взяв с собой запас еды, двадцать тысяч патронов… и молитвенник.

Я вернул пистолет в наплечную кобуру и внезапно почувствовал себя вымотанным до предела.

Я несколько раз глубоко вздохнул, но каждый вздох был таким же тяжелым, как окружающий воздух.

Я провел ладонью по лицу, надеясь стереть пот, а вместе с ним и усталость, но кожа оказалась сухой и горячей.

Нащупав под левой скулой желвак величиной с цент и массируя его кончиком пальца, я пытался вспомнить, обо что ударился во время своих ночных похождений.

Любая беспричинная боль может являться ранним сигналом формирующейся раковой опухоли, от которой до сих пор я был избавлен. Если желвак или опухоль появятся на лице или руках, подверженных действию света, несмотря на защитный экран, весьма вероятно, что они окажутся злокачественными.

Я опустил руку и напомнил себе, что надо жить моментом. Благодаря ХР у меня не было будущего, однако, несмотря на все ограничения, я жил полной — и, возможно, лучшей из возможных — жизнью, не слишком интересуясь тем, что принесет с собой завтрашний день. Если вы понимаете, что у вас нет ничего, кроме настоящего, оно становится куда важнее, нужнее и драгоценнее.

«Carpe diem», — сказал поэт Гораций больше двух тысяч лет назад. Лови день. И не верь в завтра.

Но мне больше подходит девиз «Carpe noctem». Я ловлю ночь, беру у нее все, что она может мне предложить, и отказываюсь смириться с мыслью о том, что в конце концов вечная тьма сделает то же самое со мной.

Скорбные птицы исчезли, уронив на землю тоску и выпавшие из крыльев перья. Я оставил эти мрачные атрибуты позади и двинулся к кинотеатру, где ждал Бобби Хэллоуэй.

Желвак на скуле мог никогда не превратиться в нарыв или опухоль. Раздумья о нем были лишь поводом для того, чтобы не думать о куда более страшных вещах: чем дольше нет вестей о Джимми Уинге и Орсоне, тем больше шансов, что оба они уже мертвы.

У северной окраины Мертвого Города находится парк с гандбольным полем и теннисными кортами. Их разделяет площадка для пикника, расположенная в тени калифорнийских дубов. К счастью, деревья уцелели после закрытия базы. Так же, как игровая площадка с качелями и гимнастическими снарядами, открытый павильон и огромный бассейн.

Большой овальный павильон, где летними вечерами играл джаз-оркестр, является единственным красивым зданием Уиверна. Он выстроен в викторианском стиле, обнесен балюстрадой и резными колоннами, снабжен затейливым портиком и необычной крышей, напоминающей крышу цирка-шапито. Здесь, под рождественскими гирляндами из цветных лампочек, танцевали молодые люди со своими женами… а потом уезжали, чтобы погибнуть на полях Второй мировой, в Корее, Вьетнаме и менее значительных стычках. Кое-где эти гирлянды еще свисали со стропил, выключенные, покрытые пылью, и в лунную ночь стоило лишь прищуриться, чтобы увидеть, как призраки мучеников демократии танцуют с духами своих вдов.

Обходя по высокой траве общинный бассейн, весь периметр которого окружала сетчатая изгородь, местами полностью отсутствовавшая, я ускорил шаг не только потому, что хотел поскорее добраться до кинотеатра. В этом месте не было ничего страшного, но инстинкт подсказывал мне не мешкать возле болота с бетонными стенками. Бассейн имел шестьдесят метров в длину, двадцать пять в ширину и островок в середине. Сейчас он был на две трети заполнен дождевыми стоками. Черная вода была бы черной и днем из-за опавших дубовых листьев и всякого хлама. Эта зловонная грязь лишала луну серебряной чистоты, искажая ее отражение и делая его желчно-желтым, как лицо приснившегося тебе гоблина.

Запах гниения чувствовался даже на расстоянии. Эта вонь уступала царившей в бунгало, но разница была невелика.

Хуже запаха была аура бассейна, не воспринимаемая пятью обычными чувствами, однако доступная сверхъестественному шестому. Нет, мое чересчур развитое воображение было здесь ни при чем. То была черта, присущая всем бассейнам мира: неуловимая холодная энергия чего-то извивающегося, заставляющая съеживаться разум и вызывающая то же ощущение, что прикосновение червяка к ладони.