Дин Кунц - Скованный ночью

Я выпустил очередь из «узи» и срезал обоих еще до того, как они успели открыть огонь.

От сделанного у меня свело живот, и я попытался успокоить свою совесть тем, что эти люди все равно были бы убиты Доги после того, как они застрелили Бобби. Я только ускорил это событие, заодно изменив судьбу Бобби и сумев спасти одну жизнь. Впрочем, возможно, извинениями именно такого рода вымощена прямая дорога в ад.

Стоявшие за моей спиной Саша, Доги и Рузвельт высыпали в коридор.

На лицах наших «вторых я» было написано ошеломление, сравнимое по объему только с количеством орехового масла на банановых сандвичах, которое окончательно доконало беднягу Элвиса Пресли.

Я не понимал, как это могло случиться, потому что раньше этого не случалось. Мы не встречали себя в этом коридоре на пути вниз, когда ехали искать ребятишек. Но если мы встретили себя сейчас, почему я не помню об этом?

Парадокс. Парадокс времени, понял я. Ты знаешь меня и математику, меня и физику. Я — это еще и Пух, и Элиот. У меня болела голова. Я изменил судьбу Бобби Хэллоуэя, и это казалось мне чистым чудом, а не просто математикой.

Лифт был заполнен тусклым красным светом и неясными темно-каштановыми фигурами детей. Его двери начали закрываться.

— Держи! — крикнул я.

Нынешний Доги заблокировал дверь, стоя наполовину в люминесцентном свете коридора, наполовину в сумрачном красном свете лифта.

Пронзительный электронный звук стал громче. Он внушал страх.

Я вспомнил довольное ожидание Джона Джозефа Рандольфа, его уверенность в том, что все мы скоро окажемся на другой стороне, на боковой ветке времени, имени которой он не назвал. Он сказал, что поезд уже вышел со станции. Внезапно меня осенило: он мог иметь в виду, что это загадочное путешествие совершит все здание. Не яйцевидная комната и то, что находится под ней, но все содержимое ангара и шести этажей над ним.

С новым чувством беспокойства я попросил Доги заглянуть в лифт и проверить, там ли Бобби.

— Я здесь, — откликнулся Бобби из коридора.

— А там ты куча дохлого мяса, — сказал я ему.

— Не может быть.

— Может.

— Брось.

— Как штык.

Не знаю почему, но мне казалось, что возвращаться наверх, в ангар, за пределы этой зоны перепутанного времени, с двумя Бобби, живым и мертвым, не стоит.

Все еще держа дверь, Доги-из-настоящего шагнул в лифт, помешкал и вернулся в коридор.

— Там Бобби нет!

— А где же он? — спросила Саша-из-настоящего.

— Дети говорят, что он… ушел. Они на ушах стоят.

— Тело исчезло, потому что здесь его не убили, вот и все, — объяснил я, что было так же вразумительно, как объяснение термоядерной реакции словами «это взрыв».

— Ты сказал, что я был мертв, — напомнил Бобби-из-прошлого.

— Что здесь происходит? — спросил Доги-из-прошлого.

— Парадокс, — ответил я.

— Что это значит?

— Надо стихи читать, — с крайней досадой ответил я.

— Хорошая работа, сынок, — стройным хором сказали оба Рузвельта и удивленно посмотрели друг на друга.

— Садись в лифт, — сказал я Бобби.

— Куда мы едем? — спросил он.

— Наружу.

— Что с детьми?

— Мы нашли их.

— А Орсон?

— Он в лифте.

— Клево.

— Ты наконец сдвинешь с места задницу? — рявкнул я.

— Ты чего вызверился? — спросил он, сделав шаг вперед и хлопнув меня по плечу.

— Ты не знаешь, что я вытерпел.

— Убили-то меня, а не тебя, — ответил он, исчез в мутно-красном лифте и стал еще одним темно-каштановым пятном.

Саша, Доги, Рузвельт и даже Крис-Сноу-из-прошлого выглядели растерянными, и Крис-из-прошлого спросил меня:

— А что нам делать?

Обратясь к самому себе, я сказал:

— Ты меня разочаровываешь. Я думал, хотя бы ты пораскинешь мозгами. Ради бога, Элиот и Пух!

Когда прерывистый гул моторов яйцевидной комнаты стал громче и по полу прошла слабая, но зловещая дрожь, как от начавших вращаться гигантских вагонных колес, я сказал:

— Спускаться вниз и спасать детей и Орсона.

— Ты уже спас их.

Голова у меня пошла кругом.

— Если ты не спустишься и не спасешь их, может получиться так, что мы этого не сделали.

Рузвельт-из-прошлого взял на руки Мангоджерри-из-прошлого и сказал:

— Кошка понимает.

— Тогда марш за чертовой кошкой! — зарычал я.

Все из настоящего, кто еще оставался в коридоре — Рузвельт, Саша я и Доги, державший дверь, — шагнули обратно в красный свет, но, когда мы оказались в кабине с детьми, красного света там не было. Горела только лампочка накаливания, расположенная на потолке.