Джордж Грин - Присяжный заседатель

Джулиет буквально наслаждается. Она раскраснелась, глаза у нее горят. Эх, жаль, Энни здесь нет. Стихотворение, естественно, кончается описанием громогласного оргазма. Кафе взрывается одобрительными криками и аплодисментами, а поэтесса спрыгивает со сцены и бежит к столику Джулиет. Джулиет не хочет ударить лицом в грязь – она вскакивает и простирает объятия. Далее следует огненный поцелуй. Сначала Джулиет немного смущена, потом раскрывает губы и высовывает язык. Почему бы и нет, думает она. Это все равно что целоваться с мужчиной, разве что приходится нагибаться, да и зрителей полный зал. Надо сказать, что зрители чуть не лопаются от восторга – кто-то свистит, кто-то чуть мяукает, члены жюри высоко поднимают таблички, на которых выставлены сплошные десятки. При этом все понимают, что стихотворение было довольно паршивым, но шоу получилось – первый класс, а это самое главное.

Затем на сцену выходит потрясающий красавец в полицейском плаще.

Он читает нечто необычное – настоящее стихотворение. Публика в зале немного смущена. Она ожидала услышать очередную хохму, ну в крайнем случае – декадентское завывание, а вместо этого поэт декламирует трогательно-консервативное стихотворение, в котором описан зимний вулкан на острове Исландия. Главный герой произведения – ворона, сидящая на ветке рябины.

Голос у чтеца хрипловатый, но завораживающий, и в зале становится тихо. Судьи не в состоянии оценить стихотворение по достоинству, но на всякий случай выставляют довольно высокие оценки. Когда к микрофону выходит Боб Бозарк, он ведет себя вполне прилично и пакостей о выступавшем не говорит – видно, что и он находится под впечатлением.

Но вот поэтический вечер закончен; Джулиет идет к переполненному бару, чтобы взять пива для себя и Генри.

Откуда ни возьмись рядом появляется облаченный в черную кожу поэт.

– Привет, доктор, – говорит он.

– А откуда вы знаете, что я доктор?

– Как-то раз привозил в ваш госпиталь одного друга. Вы ведь из госпиталя Святого Игнациуса? У нас была автомобильная авария, но ничего особенно серьезного. Вы тогда отлично поработали.

– Правда?

Мысленно Джулиет говорит себе: что-нибудь более оригинальное ты не могла сказать? “Правда?” Вот дура.

– У нас тогда не было возможности поговорить, – продолжает красавчик. – Но вас забыть трудно. Меня зовут Айан Слейт.

– А я – Джулиет. Вы действительно жили в Исландии?

– Да, но это было давно. Я писал репортаж о встрече на высшем уровне в Рейкьявике, а потом остался на острове на несколько месяцев.

Айан одаряет собеседницу асимметричной улыбкой. Мог бы не стараться – Джулиет и так уже запала на его зеленые глаза.

– А другие стихи у вас есть?

– Конечно. Если хотите, как-нибудь при случае могу вас ими помучить.

– Я была бы счастлива.

– Сегодня я не один, но если вы дадите мне свой номер телефона…

Джулиет лишь пожимает плечами.

Айан дает ей ручку, и она пишет на салфетке свое имя и номер телефона. К сожалению, в этот момент появляется его чертова подружка. На лице – застывшая улыбка.

Айан, впрочем, ничуть не смущен.

– Познакомься, Сари, – говорит он. – Это – Джулиет Эпплгейт. Она работает в госпитале Святого Игнациуса. Когда я буду в следующий раз читать свои стихи, Джулиет хочет посмотреть на мой позор.

Блондинка металлическим тоном заявляет:

– Эбен, нам пора. Счастлива познакомиться с вами, Джулиет. – И сует, зараза, свое грациозное щупальце.

Номер в отеле. Энни лежит на постели, уснуть никак не может, хотя ее соседка, домохозяйка из Маунт-Киско, давно уже сопит. Энни думает о Черепахе. Это лучше, чем мысли о заседаниях суда. Она вспоминает Черепаху, вспоминает Дрю, вспоминает дни, проведенные в Бруклине. Раньше эти воспоминания показались бы ей мучительными, а сейчас вызывают лишь ностальгическое чувство. Обычные человеческие проблемы.

Энни закончила художественную школу, переехала на Франклин-стрит, жила в доме, где раньше находился склад. Ночью можно было забраться на крышу и любоваться огнями Манхэттена – ледяной скульптурой небоскреба “Крайслер”, холодно мерцающей громадой “Ситикорп”. Если опустить взгляд вниз, было видно черный котел ассенизационного отстойника – там собиралось дерьмо со всего гигантского города, а баржи грузили его и увозили куда-то прочь.

Была зима, и Энни все время мерзла в своей конуре. Она работала тогда с деревом, дегтем и перьями – сооружала огромных сонных мамонтов. В моде было политическое искусство, и Энни пыталась выдумать что-нибудь злободневное, но никак не получалось. Тянуло делать лишь огромных нелепых монстров. Ей было очень одиноко, и она думала, что не доживет до весны. Но потом познакомилась с Черепахой, бас-гитаристом, который жил этажом ниже.