Чак Клостерман - Человек видимый

Джон был взбешен тем, что, как ему казалось, произошло. Он разговаривал со мной требовательно, в повелительном тоне. Помню, в тот момент меня даже рассмешила его злость.

— Ты немедленно прекратишь работать с этим человеком, — заявил он. — Прямо на этой неделе.

Я сказала, что не могу и не стану этого делать. Что я не верю в то, что Игрек проник в наш дом.

— Тогда объясни мне, что сегодня произошло, — сказал он.

— А ничего и не произошло, — ответила я. — Если бы я не рассказала тебе об Игреке, тебе ничего бы и не показалось.

— Ты не замечаешь очевидного, — возмутился Джон. — Ты отказываешься понимать, что здесь произошло. В нашем доме побывал человек с расстроенным рассудком, и произошло это из-за тебя. Если что-нибудь случится, то виновата будешь ты. — И он отключил телефон.

Я сразу перезвонила ему, но он не ответил.

В ту ночь я почти не спала. Я сердилась на Джона, сомневалась в его мотивах. (И меня изматывало это постоянное раздражение на Джона.) Я не допускала мысли, что Игрек проник в наш дом, хотя полностью этого не исключала. Все же я не могла поверить в то, что Игрек позволил себе это.

Сейчас я со стыдом понимаю, насколько странной была моя реакция. Я не могу объяснить, почему с такой уверенностью отвергала вероятность подобной выходки Игрека, в то время как от него самого знала, какими делами он занимается. Он рассказывал мне десятки историй, которые были плодом его фантазий либо ужасной правдой, — и все-таки я больше верила ему, чем своему мужу. Возможно, причина была в том, что мы (наконец-то) достигли прогресса в лечении и мой пациент (наконец-то) начал видеть во мне почти равного ему человека, или мне просто хочется так думать. Но, размышляя об этом теперь, я понимаю, что эти аргументы никак не могут оправдать мое недоверие Джону. Сам факт улучшения наших отношений с Игреком как раз и повышал вероятность того, что Игрек решил проникнуть в наш дом. Как ни прискорбно, я подумала, Игрек здесь ни при чем, потому что Джон, напротив, был в этом уверен. Джон из тех людей, кто никогда в себе не сомневается. Стоило ему заподозрить, что в доме был Игрек, как он решил — так оно и было. Правда, он имеет право на подобную самоуверенность — как человек редкого ума, он никого не станет обвинять без достаточных к тому оснований. Но блестящий ум способен найти объяснения самым невероятным вещам. И я подумала, что Джон вполне мог ошибаться.

Я вернулась из Миссури во вторник днем. Джон извинился за тон, каким говорил со мной по телефону, но снова потребовал, чтобы я прекратила работу с Игреком. Я сказала, что подумаю, но только после того, как расспрошу Игрека о его предполагаемом вторжении в наш дом. Именно это я и намеревалась сделать, когда мы встретились в пятницу 25 июля. Однако стоило мне его увидеть, как я поняла, что он не делал ничего дурного. Если бы он побывал у нас в доме, то я догадалась бы об этом по его поведению. Он сразу признался бы мне в этом, либо стал нервничать, избегать моего взгляда, либо, напротив, вел бы себя небрежно и беззаботно. Мог даже, не дожидаясь моих вопросов, придумать себе какое-то алиби. Но он был таким же, как всегда, разве только более многословным и вежливым. И я не стала затрагивать этот вопрос.

Вечером я вернулась с работы, и Джон спросил, что мне ответил Игрек. Я сказала, что в выходные Игрек ездил в Корпус-Кристи, [62] Корпус-Кристи — город в США, в южной части штата Техас, на побережье Мексиканского залива. (Примеч. пер.) посмотреть на собрание вновь обретших веру нефтяников, о котором прочел в газетах. Вернулся он с сильными солнечными ожогами, уверяла я, и на протяжении всего сеанса сдирал облезающую кожу с рук и с плеч. «Это было очень неприятно, — заметила я. — И просто неприлично. Весь ковер в моем кабинете оказался засыпанным ошметками сухой кожи. После его ухода мне пришлось поработать пылесосом».

Джон мне поверил, во всяком случае, так он сказал.

В августе я допустила чудовищную ошибку, нарушив профессиональную этику и создав недопустимую ситуацию между психотерапевтом и пациентом. Мы оба потеряли над собой контроль — не понимали, что делаем. Не люблю об этом вспоминать, но приходится — как говорится, взялся за гуж…

— Телевидение не предусматривает диалога со зрителем, — сказал Игрек на сеансе 15 августа.

В августе отношения между нами еще больше осложнились и запутались, так как мы перестали обсуждать его проблемы и все чаще просто говорили о том о сем, точно так же, как беседовали однажды около кофе-хауса. Наши беседы не имели ничего общего с терапией. Я даже не заметила, насколько все изменилось, пока не прослушала пленки с прежними записями.