Чак Клостерман - Человек видимый

Когда я перечитываю разговоры, включенные в эту рукопись, я вижу Игрека таким, каким его увидят другие. Могу даже предположить, что каждый третий читатель поймет его лучше, чем я. Но он не был примитивным злодеем. Нет, не был. Порой в нем проявлялась очень ранимая натура, и это заставляло меня пересматривать предыдущие представления о нем. Помню, однажды, перед тем как уйти, он сказал как бы шутя: «А знаете, я ведь путешествовал по всему миру. Я объездил всю Америку и Европу. Несколько недель провел в Австралии. В старших классах я путешествовал по Азии, а когда учился в колледже, побывал в Африке. Я посмотрел все самые интересные места. И знаете что? Я ни разу не встретил человека, с которым хотел бы увидеться еще раз».

Даже становясь невидимым, человек не ощущает себя неуязвимым. Это самая серьезная проблема, с какой мы имеем дело. Она настолько распространена, что даже проблемой не считается.

Во время нашей последней августовской встречи я спросила Игрека о том, что меня интересовало еще с весны: почему он обратился именно ко мне?

— Вы были не первой, кому я звонил, — сказал он. — Вы были пятой. Но первые четыре психоаналитика меня не устроили. Мало того, они никуда не годились. Мы ни о чем не могли договориться, мне приходилось просто бросать трубку. В них не было гибкости, умения спокойно выслушать человека, пойти ему навстречу. Нет, все должно быть только так, как они считают нужным, и никаких возражений. Типичные диктаторы. Психотерапевты забывают, что у них тоже бывают проблемы с психикой.

А чем я отличалась от них, спросила я. Ведь у меня не меньше проблем, чем у других, а может, и больше.

— Тем, что не сделали вид, что сразу поняли мои проблемы. Вы расспрашивали меня, но не притворялись, будто заранее знаете, что я отвечу, — сказал он. — Всем остальным не нравилось, что я отказывался давать сведения о себе. Они считали, что мой отказ объясняется моей бессознательной попыткой создать о себе более внушительное представление.

— Приведите пример, — попросила я.

— О, вы знаете, что я имею в виду, — ответил Игрек. — Ну, например. Ваш муж — черный. Правильно? И я уверен, что решение выйти замуж за чернокожего заставляет некоторых ваших знакомых сомневаться в ваших мотивах. Люди закоснелые наверняка думают, что вас привлек именно цвет его кожи. Или что ваш выбор как-то связан с вашим отцом, воспитанием, образованием, сознанием вины перед чернокожими американцами, или что вы сошлись по политическим соображениям. Но разве в этих предположениях есть хотя бы доля правды? Нужно ли требовать от вас опровержения всех этих предположений, чтобы они не стали устоявшимися стереотипами? Я не приемлю человека, который заставляет меня объяснять, что я чувствую, только для того, чтобы опровергнуть уже составленное им мнение, к тому же неверное.

— Это я понимаю, — сказала я. — Мне знакомо это ощущение. Но скажите, когда мы говорили с вами о моем муже?

— Когда мы сидели на скамейке, — ответил Игрек. — У кофе-хауса. Вы говорили о своем муже. Он ведь у вас ученый, да? Историк? Крупный специалист по истории девятнадцатого века, правильно?

Я совершенно этого не помнила. Но, вероятно, так оно и было. У меня память неплохая, но у Игрека лучше. Наверное, мы об этом говорили. Начинаю верить, что такой разговор был.

Порой он выражался слишком экстравагантно.

— Вы никогда не говорите о своих романтических отношениях, — как-то заметила я. — Большинство моих пациентов постоянно говорят о таких вещах. А вы никогда. У вас были когда-нибудь серьезные отношения?

— Ну, не совсем серьезные, — сказал он. — Была одна женщина, с которой я встречался в колледже, Алехандра Левеллин, наполовину португалка, наполовину англичанка. У нее были очень красивые глаза и такой надменный взгляд. Она слушала музыку техно и обожала жарить отбивные. Мы прожили вместе всего семьдесят четыре дня. Это было все равно что иметь секс с войной за Фолклендские острова.

— Продолжайте, — подбодрила я его. — Будьте со мной естественным.

— Если мужчина рассказывает кому-то о своей интимной жизни, он уже неестественен, — возразил он. — Я вам не насильник и не автор еврейских рассказов.

Теперь я понимаю — а на самом деле уже тогда догадывалась, — что у Игрека никогда не было девушки, что он до сих пор остается девственником. Сыграло свою роль и то, что в подростковом возрасте он перескакивал сразу через два класса; для слишком развитых в умственном отношении молодых людей довольно типично поступить в колледж, не имея сексуального опыта. По большей части они смиряются с этим как с предначертанием судьбы. Из-за необычной внешности Игрека и его неспособности понимать поведение людей (тем более потребности противоположного пола) эта проблема становилась непреодолимой. Я глубоко ему сочувствовала. И вот что странно: неуверенные в себе пациенты из сеанса в сеанс рассказывали мне сказки о своих невероятных любовных похождениях и, однако, без труда находили партнеров для легкомысленных отношений. Постепенно эти пациенты с сексуальными проблемами осознавали, что связь без взаимных чувств и без секса опустошает душу и разрушает их самооценку. И понимали необходимость преодолеть врожденный страх перед сближением с представительницей противоположного пола. Но вот передо мной сидит крайне самоуверенный пациент с множеством проблем, в чьем воображении акт физической близости с женщиной настолько ужасен, что он полностью исключает его для себя. Он никогда не говорил о сексе, притворялся, что совершенно к нему равнодушен, даже шутил на эту тему и пытался убедить себя, что это я сексуально озабочена. Мне тяжело было видеть все это и очень хотелось ему помочь. Я считала, что при всей серьезности его проблем они поддаются решению. Возможно, ему недоставало именно интимной близости с женщиной.