Чак Клостерман - Человек видимый

9. Он терпит большие неудобства от дождя (вода смывает крем), а также собак и птиц. «Собаки меня ненавидят, — сказал он. — Кошкам я совершенно безразличен, а собаки чуют мой запах и рвутся с поводка. Еще хуже птицы. Вам приходилось оказаться в ситуации, когда голубь с лету врезается вам прямо в лицо? Для этих проклятых созданий я будто зеркальное стекло!»

К концу сеанса настроение у нас полностью изменилось. Последние десять минут мы то и дело смеялись и даже слегка флиртовали. У меня было такое состояние, будто я в первый раз напилась допьяна. Игреку очень льстили мое внимание и интерес. Я не переставала перед ним извиняться. Наконец он сказал:

— Я прощаю вас, Вики. Правда прощаю. Но вы должны дать мне обещание. Отныне я, и только я буду решать, о чем мы будем говорить. И без этих дурацких вопросов вроде «Что вы почувствовали, когда вам было одиннадцать лет и отец презрительно отозвался о вашей стрижке?». И больше не спрашивайте, как работает этот костюм и как я изобрел крем. Хорошо? Больше никаких научных лекций. Мне скучно говорить о вещах, которые я уже познал. Я хочу говорить о том, чему я был тайным свидетелем, и делать это так, как я считаю целесообразным. Ну что, договорились?

— Да! — сказала я. — Да. Все, что пожелаете. Я больше не буду вас расспрашивать. Я сделаю все, что вы скажете.

В какой-то момент у меня мелькнуло желание сфотографировать человека, которого не было. Я спросила разрешения. Игрек засмеялся и сказал: «Почему бы и нет?» Он был в прекрасном настроении. Я воспользовалась камерой своего сотового телефона. Изображение искаженное, крупнозернистое и, собственно, бесполезное. Кажется, снят только пустой стул. Но когда я смотрю на этот снимок, я вижу Игрека. Я знаю, что должна видеть.

Вдруг я взглянула на стенные часы. Было уже 11:45. Мы и не заметили, как быстро пролетело время. Мы попрощались, и Игрек ушел. Его не было, а потом он ушел. На двенадцать у меня была назначена пациентка, но, когда она пришла, я сказалась больной, аннулировала остальные сеансы и уехала домой. Остаток дня я провела в постели с бутылкой водки и всю ночь не спала. На протяжении нескольких недель я ни словом не обмолвилась об этой истории ни мужу и никому другому. Я просто не знала, как можно о таком рассказать.

С этого дня все изменилось. Я потеряла интерес к остальным пациентам, хотя мне было очень важно сохранить их, ведь от количества пациентов зависел мой заработок. И вот я машинально кивала, выслушивая рассказы об их проблемах, а на деле думала, как бы эти проблемы выглядели в интерпретации Игрека. Он один полностью занимал мои мысли, вытесняя все, что не было с ним связано. Мне стало скучно смотреть телевизор, ходить в кино на новые фильмы. Правда, я и раньше не находила в этом особого интереса, но теперь мне было трудно заставить себя следить за сюжетом, запоминать имена героев. По электронной почте пришло письмо от Черила, моего старого друга по колледжу, которого беспокоило, что мы давно не общались и отдаляемся друг от друга. Я не ответила ему и даже слегка встревожилась, когда с трудом вспомнила наш последний разговор. В свободное от работы время я предпочитала заниматься какой-нибудь работой, не требующей умственного напряжения (уборкой дома, стрижкой живой изгороди), а сама погружалась в размышления о состоянии Игрека. Ничто иное не казалось мне таким важным и интересным. До сих пор, как только на меня нападает скука, я начинаю снова представлять себе истории, которые он мне рассказывал. С профессиональной точки зрения ситуация сложилась нездоровая, не стану этого отрицать. Но в свое оправдание осмелюсь напомнить, что события развивались слишком стремительно, непредвиденно и необычно (и не только потому, что речь шла о невидимости). Ни в одном учебнике по психологии не найдешь подсказки, как решать проблемы такого рода.

Вот что я имею в виду. За несколько лет до встречи с Игреком у меня была уже взрослая пациентка, которая никак не могла освободиться от тяжелых воспоминаний детства, о непристойных отношениях со своим отцом. Когда она была подростком, отец насиловал ее, и ее психику продолжали сильно травмировать одни и те же сны об этих сценах. В ее снах отец принимал образ вампира. Он представал перед ней мрачным обольстителем, который ночью превращается в вампира и высасывает из нее кровь. Против своей воли она и любила, и ненавидела его. Не раз и не два она называла отца «этот проклятый вампир». Мы несколько месяцев обсуждали с ней ее сны во всех возможных контекстах. Но мне и в голову не приходило, что ее отец действительно был маньяком-вампиром. Да и кто бы мог это заподозрить? Для лечения душевнобольных очень важно понять, почему его бред приобрел данный, конкретный характер. Вы даже не рассматриваете вероятность того, что этот бред является отражением чего-то действительного, а не порожден болезненными фантазиями пациента. Поэтому, когда мне пришлось признать, что невероятная ситуация Игрека не выдумана им, а существовала в действительности, я позволила нашим отношениям измениться. С этого момента я редко задавала ему какие-либо вопросы, предоставляя возможность говорить обо всем, что ему вздумается. Одним словом, я перестала быть его психоаналитиком, а превратилась в сосуд для его мыслей, высказанных вслух. Коллеги вправе упрекать меня за нарушение профессиональной этики. Но одна я способна была понять его состояние и всеми силами стремилась ему помочь.