Уоррен Мерфи - Небо падает

– У меня были проблемы с пленкой, – сказал Римо.

– Не могу понять, почему.

– Но они были.

– Идите! – сказал культработник.

Кэти пожала плечами и взглянула на здание. Сейчас этот человек покажет себя по-настоящему. Она почувствовала, как ее охватывает сильнейшее волнение, руки и ноги становятся ватными, по телу разливается тепло. Она представила себе всех людей, которых Римо придется убить в здании, которое, как сказал гид, было ведомством безопасности.

– Это здание достаточно велико, чтобы в любой из его комнат можно было спрятать установку, – сказала Кэти.

Римо двинулся в сторону здания. Культработник попытался схватить его за руку, но поймал только воздух.

В здании русский спокойно говорил в микрофон:

– Он приближается. Объект может перейти к действиям.

Пока он говорил, другой русский делал записи. Женщина была доктором Кэтлин О’Доннел. Мужчина был американцем.

– Мы еще не готовы, – раздался голос у него за спиной.

Человек с магнитофоном презрительно обернулся. Он тоже боялся. Микрофон у него в руках стал подозрительно влажным. За свою жизнь он много раз отдавал приказы убивать, но теперь он должен был лично присутствовать при их исполнении.

– То, что вы не готовы, никого не волнует, – сказал полковник Иван Иванович.

Петр Фурцев столько лет занимался убийствами, что, когда ему говорили, что объект приближается, до того, как он успевал подготовиться, он не возражал. Он мог уничтожить объект голыми зубами прямо на улице Ханоя. Зубы он тренировал на быках и заставлял своих подчиненных делать то же самое.

Их называли “Кровавыми мордами”, но редко говорили это им в лицо. На одной из тренировочных баз в Белоруссии какой-то офицер сделал это.

Фурцев лично загрыз того офицера. Он прикончил его прямо в столовой, и держа его глотку в зубах, обошел все столики.

Никто не вякнул. Никто не убежал. Фурцев стоял и ждал, что его арестуют, допросят, а потом повесят. Ему было наплевать. Наконец у одного из офицеров хватило выдержки тихо подняться и выйти. Когда ушли остальные, он выплюнул глотку на пол. Вскоре в столовую вбежали вооруженные солдаты и окружили его. Он плевался в них кровью загрызенного офицера.

Когда Фурцева выводили из столовой, его отряд приветствовал его аплодисментами. Это был величайший момент в его жизни. Он был готов встретить смерть.

Трибунал заседал на следующий день, казнь была назначена через неделю. Мнения разделились. Кто-то требовал повешения. Другие говорили, что он заслужил расстрел.

То, что он должен умереть, было решено единодушно.

Петр Фурцев выслушал приговор с высоко поднятой головой. Он чувствовал облегчение, его уже ничто не волновало. Стыд от того, что он обучался тому, чего так и не использовал, прошел. Все закончится петлей или пулей.

Председатель трибунала зачитывал решение медленно, то и дело поправляя очки. Остальные офицеры сидели с непроницаемыми лицами.

Только через двадцать минут Фурцев понял, что к смерти его не приговорили.

– Трибунал приговаривает вас и ваш отряд к коллективному наказанию. Вы пройдете сто километров по зимней сибирской тайге, имея с собой для защиты лишь ножи. У вас будет минимум одежды. У вас не будет ни спичек, ни продовольствия, ни воды.

– Что? – переспросил Фурцев.

Он не верил своим ушам. Армия никогда бы не позволила непокорному офицеру остаться в живых. В армии самое главное было не выделяться. Прокусить горло своему товарищу значило выделиться самым неподобающим образом.

И вдруг такое странное наказание. Почему должен страдать его отряд? Он извинился перед своими людьми. Делал он это впервые в жизни.

Перед тем, как он поступил в карательный отряд, его спросили, почему он никогда ни перед кем не извинялся.

– Признавая, что ты неправ, ты признаешь собственную слабость. А больше всего на свете я боюсь слабости.

Тогда в его личном деле появилась запись: “не допускать к ядерному оружию и не давать дипломатических поручений”.

Это Фурцева не волновало. Он никогда не встречал заслуживающего малейшего уважения офицера-ракетчика. Все они были на редкость флегматичны, никому из них не приходило в голову самостоятельных идей. Не было в них жажды жизни. Или смерти.

Но из-за его поступка неминуемо должен был погибнуть кто-то из его людей, ведь не всем удастся пройти сто километров по сибирскому морозу. А это была вина не его отряда. Это была его вина.