Артур Хейли - В высших сферах

Эдгар Крамер терпеть не мог Алана Мейтленда. Его также потянуло отлить: любое волнение, в том числе и гнев, вызывало такую реакцию. И нельзя отрицать, что в последнее время эта его беда ухудшилась, боль стала сильнее. Он постарался отключиться… забыть… думать о чем-нибудь другом…

Он обратил взгляд на Анри Дюваля — безбилетник с ухмылкой, ничего не понимая, обозревал зал. Все инстинкты Крамера… годы опыта… говорили ему, что из этого человека никогда не получится оседлого иммигранта. Ему помешает происхождение. Какую бы помощь ему ни оказали, такой человек никогда не адаптируется и не приспособится к жизни в стране, которую он не понимает. Существует схема поведения для людей такого типа: недолгое занятие чем-то, затем ничегонеделание; усиленные поиски легкой наживы; слабость; разложение; беда… постоянное скольжение вниз. Таких дел в папках департамента было много — жестокая реальность, игнорируемая идеалистами с несбыточными мечтами.

— Конечно, милорд, единственной проблемой, возникающей при возвращении к Habeas corpus, является обоснованность содержания…

Тяга отлить, почти физическая боль… невозможность сдерживаться.

Эдгар Крамер ерзал на стуле. Но он не уйдет.

Все, что угодно, только не привлекать к себе внимания.

И, закрыв глаза, он стал молиться о передышке.

Это не будет легковыигрываемое дело, понял Алан Мейтленд. Королевский адвокат Э.Р. Батлер сражался вовсю, опротестовывая каждый аргумент, ссылался на прецеденты, когда опровергалось решение по делу «Королева против Ахмеда Синга». Судья тоже, казалось, был настроен крайне вздорно, поминутно задавая вопросы по одному ему известным причинам, — он хотел вывернуть наизнанку представление, сделанное Аланом.

В данный момент Э.Р. Батлер защищал действия департамента по иммиграции.

— Ничья индивидуальная свобода не была ликвидирована, — заявил он. — Дювалю, когда дело разбирали адвокаты, были предоставлены все права, а теперь они исчерпаны.

Бывалый адвокат, подумал Алан, выступает, как всегда, впечатляюще.

А низкий голос вежливо продолжал:

— Я заявляю, милорд, что если мы примем такого индивидуума при описанных обстоятельствах, то мы неизбежно откроем ворота Канады для потока иммигрантов. Это не будут иммигранты, каких мы знаем. Это будут те, кто просит принять их потому лишь, что они не могут припомнить, где родились, не имеют дорожных документов или говорят односложно.

Алан тотчас вскочил.

— Милорд, я возражаю против замечаний защитника. Вопрос о том, как человек разговаривает…

Судья Уиллис жестом приказал ему сесть.

— Мистер Батлер, — мягко произнес судья, — не думаю, чтобы вы или я помнили, когда мы родились.

— Я хотел сказать, милорд…

— Далее, — решительно заявил судья, — я полагаю, что некоторые наши наиболее уважаемые местные семьи произошли от тех, кто сошел с корабля без дорожных документов. Я знаю несколько таких.

— Если ваша милость позволит…

— Что же до манеры говорить односложно, то и я так говорю в моей собственной стране — например когда посещаю провинцию Квебек. — Судья согласно кивнул. — Прошу, продолжайте, мистер Батлер.

Лицо адвоката на секунду залилось краской. Затем он продолжил свое выступление:

— Я хотел подчеркнуть, милорд, — по всей вероятности, неудачно, как ваша милость имела щедрость указать, — что народ Канады имеет право на защиту согласно Акту об иммиграции…

Внешне слова были найдены и произнесены с той же легкостью и уверенностью. Но Алан понял, что теперь уже Э.Р. Батлер хватается за соломинки.

После того как слушание началось, некоторое время Алан Мейтленд находился во власти опасений. Он боялся, что, несмотря ни на что, может проиграть; что даже на столь поздней стадии Анри Дюваль будет приговорен находиться на «Вастервике», когда тот будет отплывать сегодня вечером; что сенатор Деверо ошибочно сможет поверить, будто его уговоры сработали… Но сейчас к Алану вернулась уверенность.

В ожидании, когда закончится поток аргументов, Алан размышлял об Анри Дювале. Хотя Алан был убежден, что молодой безбилетник — потенциально хороший иммигрант, то, что произошло сегодня утром в отеле, вывело его из состояния покоя. Не без смущения он вспомнил сомнения Тома Льюиса: «Где-то есть трещина, слабина… возможно, в этом не его вина; возможно, это в нем заложено».

«Это не может быть так, — стал убеждать себя Алан. — Что бы ни было в человеке заложено, требуется время, чтобы он привык к новому окружению. Кроме того, главное — это принцип: свобода личности, свобода индивидуума». В какой-то момент, окидывая взглядом зал, он обнаружил, что Эдгар Крамер смотрит на него. Что ж, он покажет этому самодовольному чиновнику, что следование закону сильнее произвольных постановлений администрации.