Джон Катценбах - Фатальная ошибка

Затем он схватил пульт дистанционного управления и включил стереосистему. Он нажимал кнопки, пока из динамиков не грянул «Фиолетовый туман» Джими Хендрикса.

Когда Эшли была еще маленькая, она переняла от него сохранившееся от далеких двадцатых годов выражение «взбить пыль», означавшее «потанцевать». Он сидел дома за письменным столом, она же приходила к нему и спрашивала: «А пыль взбивать сегодня будем?» Включив свою любимую музыку шестидесятых, он показывал ей и фруг, и свим, и даже фредди, которые теперь, с высоты его возраста, казались ему самыми смешными телодвижениями, до каких додумалось человечество за всю свою историю. Дочка, хихикая, подражала ему, пока не валилась на пол от хохота. И даже в то время ее грация изумляла его. Ни в одном ее шаге не было ничего неловкого, неуклюжего — балет, да и только. Он понимал, что в нем, как и во многих отцах, говорит любовь к дочери, но даже самый строгий критический анализ не мог разубедить его в том, что в мире нет ничего более прекрасного, чем его дитя.

Скотт удовлетворенно вздохнул. Он не мог себе представить, чтобы Майкл О’Коннел догадался, что Эшли в Вермонте. Теперь оставалось только, выждав некоторое время, найти в каком-нибудь другом городе учебное заведение, где дочь могла бы закончить аспирантуру. Месяцев шесть, конечно, будет потеряно, но зато удастся избежать куда худшего.

Скотт окинул взглядом комнату и вдруг почувствовал себя страшно одиноко. Не с кем было разделить переполнявшую его радость. Тут не подходила ни одна из его подруг, с которыми он время от времени куда-нибудь выходил или занимался сексом. С друзьями по колледжу его объединяли чисто профессиональные интересы, и они наверняка не поняли бы его.

Он нахмурился. Единственной, кто мог бы порадоваться вместе с ним, была Салли, но в данный момент ему не хотелось звонить бывшей жене.

Он ощутил привычный прилив возмущения и обиды.

Она бросила его и сошлась с Хоуп. Это произошло как-то сразу, застигнув его врасплох. В один прекрасный день, увидев в прихожей гору чемоданов, он безуспешно пытался найти нужные слова, зная, что таких не существует. Вообще-то, он давно уже понимал, что она не удовлетворена жизнью с ним. Но он полагал, что это связано, скорее, с ее работой или, возможно, со страхом перед надвигающимся средним возрастом, со скукой, которую она, вполне вероятно, испытывала в его самоуспокоенном академическом мире. Все это он мог воспринять, обсудить, понять и принять. В голове у него не укладывалось только одно: как же так получилось, что все, чем они жили, вдруг оказалось ложью?

На миг он представил себе Салли в постели с Хоуп. «Что такого она может дать ей, чего я не могу?» — спросил себя Скотт, но сразу же понял, что это вопрос опасный. Лучше над ним не задумываться.

Он покачал головой. Их брак был ложью. Все эти «да», «я тебя люблю» и «давай жить вместе» были ложью. Единственным истинным результатом всего этого была Эшли. Но и тут возникали сомнения. Любила ли его Салли, когда они зачали дочь? Любила ли она его, когда носила ребенка под сердцем? Знала ли Салли уже, что все это ложь, когда Эшли родилась? Может быть, она осознала это внезапно? Или же в глубине души она всегда догадывалась об этом и лгала самой себе? Воспоминания нахлынули на него. Эшли играет на морском берегу. Эшли ходит в детский сад. Эшли дарит ему ко Дню отца рисунок с цветами. Он до сих пор был приколот на стене в его кабинете. Видела ли его жена истину все это время? На Рождество и в дни рождения, во время маскарада на Хеллоуин и крашения яиц на Пасху? Этого он не знал, но знал, что перемирие, заключенное между ними после развода, тоже было ложью, хотя и необходимой для того, чтобы защитить Эшли. Дочь всегда представлялась им хрупкой и незащищенной, обреченной что-то потерять. И сами они за все эти дни, месяцы и годы совместной жизни растеряли что-то важное.

«Теперь она в безопасности», — повторил он про себя.

Подойдя к маленькому шкафчику, Скотт достал бутылку скотча и налил себе приличную порцию. Сделав глоток, он почувствовал, как горьковатая янтарная жидкость скользит по его горлу, и, проникшись этим ощущением, поднял стакан в шутливом одиноком тосте:

— За нас! За нас всех, что бы это ни значило.

Майкл О’Коннел в этот момент тоже думал о любви. Он сидел в баре и, опрокинув стакан виски в кружку пива, сделал себе «ёрш», чтобы успокоить нервы. Но внутри у него все кипело, и он чувствовал, что никакой алкоголь и никакой наркотик не снимут напряжение, в котором он пребывал. Сколько бы он ни выпил, это не могло вывести его из состояния мрачной трезвости.