Джон Катценбах - Фатальная ошибка

Взглянув на кота, он подумал, что соседка вряд ли знает всех животных, находящихся у нее на иждивении. И вряд ли заметит исчезновение одного из них.

Он быстро нагнулся и схватил черного-белого поперек туловища. Тот удивленно запищал и выпустил когти.

О’Коннел посмотрел на кровавый пунктир на тыльной стороне ладони. Ну что ж, ему легче будет выполнить то, что он задумал.

Эшли Фримен снова легла.

— Это уже серьезно, — вслух прошептала она.

Девушка лежала, почти не двигаясь, пока взошедшее солнце не стало проникать в щели между плотными шторами с оборками, придававшими комнате сходство с детской. Свет медленно заливал противоположную стену, где висело несколько ее собственных работ — эскизы, сделанные углем на занятиях по рисованию с натуры: мужской торс, которым она была довольна, и изображенная со спины женская фигура, чувственно изгибавшаяся на белом листе. Висел там также ее автопортрет, довольно необычный: прорисована была лишь половина лица, а другая оставалась нечеткой, как бы затененной.

— Такого просто не бывает, — произнесла она уже громче, понимая, что не может точно сказать, что она имеет в виду под «таким». Пока не может.

Я позвонил ей в тот же день. Без всяких предварительных любезностей я выпалил:

— В чем причина одержимости Майкла О’Коннела?

Она вздохнула:

— Это вы должны определить сами. Но неужели вы не помните, как вас, словно электрический разряд, пронзает ощущение, что вы молоды, и в какой-то неповторимый момент вас вдруг охватывает страсть? Случайная встреча, проведенная вместе ночь. Разве вы так уж стары, чтобы не помнить, как все казалось вам возможным?

— Да нет, конечно я помню это, — ответил я (возможно, слишком поспешно).

— Но тут-то и возникла проблема. Обычно эти моменты имеют благоприятный исход или, в самом неудачном случае, заставляют совершать ошибки, из-за которых краснеешь и о которых никому не говоришь. Но с Эшли было не так. Она проявила слабость, а затем вдруг обнаружила, что застряла в колючем кустарнике. Только колючий кустарник не смертелен в отличие от Майкла О’Коннела.

Помолчав, я сказал:

— Я нашел Уилла Гудвина. Только его зовут не Уилл Гудвин.

Последовала пауза, медленно дошедшая до меня по телефонному проводу.

— Это хорошо. Вы, наверное, узнали что-то важное. По крайней мере, вы теперь лучше представляете, чего можно ожидать от Майкла О’Коннела. Однако не с Гудвина все это началось и, вероятно, не на нем кончится. Но этого я не знаю, тут думайте сами.

— Хорошо, но…

— Мне пора идти. Но вы ведь понимаете, что в некотором смысле вы сейчас в той же точке, в какой был Скотт Фримен, когда все стало так… не подберу точного слова — напряженно? трудно? Кое-что он знал, но не так уж много. Ему не хватало информации. Он полагал, что Эшли в опасности, но в чем именно эта опасность заключается, когда и где ее можно ожидать — было неясно. У него не было ответов на вопросы, которые мы задаем себе, когда чувствуем угрозу. Все, что у него было, — отдельные тревожные факты. Скотт понимал, что это не начало, но и не конец. Он походил на ученого, который обнаружил середину уравнения и не знает, с какого конца за него взяться.

Она замолчала, и я впервые почувствовал волну такого же холода, какой охватил когда-то Скотта.

— Мне пора идти, — повторила она. — Поговорим позже.

— Но…

— Нерешительность. Вещь очень простая и понятная. Но она, как известно, может привести к самым плохим последствиям. Впрочем, как и слепая решимость. Тут, конечно, может возникнуть дилемма. Действовать или не действовать? Вечный мучительный вопрос, не правда ли?

Войдя в дом, Хоуп по привычке дважды хлопнула в ладоши и тут же услышала топот пса, несущегося из гостиной, где он проводил бо́льшую часть времени, глядя на улицу из венецианского окна и ожидая ее прихода. Она знала наизусть весь звуковой ряд: сначала тяжелый удар — он спрыгнул с дивана, на который ему запрещали забираться, когда дома был кто-нибудь, кто мог запретить это, затем царапанье когтей о пол, обнажившийся в результате того, что он сдвинул с места восточный ковер, и, наконец, торопливый топот — он скачет в прихожую. Зная продолжение, Хоуп отложила в сторону все принесенные бумаги и покупки.

Ни одно существо в мире не способно так искренне выражать свои чувства, как собака, когда она кидается приветствовать хозяина. Опустившись на колени, она позволила псу лизнуть себя в лицо. Хвост его при этом выбивал барабанную дробь на стене. Все владельцы собак знают: какие бы неприятности и неудачи их ни постигли, дома их встретит виляющее хвостом существо. Ее пес представлял собой довольно необычную помесь, — как предположил ветеринар, он был незаконным отпрыском золотистого ретривера и питбуля. От них он унаследовал довольно короткую светлую шерсть, вздернутый тупой нос и горячую неукротимую преданность, однако ни капли свойственной питбулям агрессивности; умственные же способности пса до сих пор удивляли даже Хоуп. Она приобрела его щенком в собачьем приюте, куда его принесли, найдя на улице. Когда она спросила служителя, как зовут щенка, тот ответил, что его еще не успели назвать. Поломав голову в поисках клички позаковыристее, она в результате остановилась на Потеряшке.