Эмили Локхарт - Виновата ложь

У стены стоит полка с книгами в мягких обложках, подростковыми историями и фэнтези, которые я любила читать пару лет назад. Детские сказки, которые я прочла сотни раз. Я выношу в коридор.

— Ты отдаешь свои книги? Ты же их любишь, — говорит мама. Она выходит из комнаты в новом наряде для ужина. И накрашенными губами.

— Можем отдать их в одну из библиотек Винъярда, — отвечаю я. — Или в «Гудвил».

Мамочка наклоняется и просматривает книги.

— Мы вместе читали «Заколдованную жизнь», помнишь?

Я киваю.

— И эту тоже. «Девять жизней Кристофера Чанта». Тебе было восемь лет. Тебе хотелось прочесть все, но не хватало терпения, потому я читала тебе с Гатом часами.

— А Джонни и Миррен?

— Они не могли сидеть на одном месте, — говорит мамуля. — Ты точно не хочешь оставить книги?

Она касается моей щеки. Я отодвигаюсь.

— Я хочу найти им дом получше.

— Я надеялась, что ты будешь вести себя по-другому, когда мы вернемся на остров, только и всего.

— Ты избавилась от папиных вещей. Купила новый диван, посуду, украшения.

— Кади.

— Во всем нашем доме нет ничего, что хотя бы намекало на его жизнь с нами, кроме меня. Почему тебе можно стереть из жизни нашего отца, а мне нельзя…

— Стереть свою? — спрашивает мама.

— Они могут пригодиться другим людям, — резко отвечаю я, указывая на кипу книг. — Людям, которым они действительно нужны. Разве ты не хотела бы сделать что-то доброе для этого мира?

В этот момент Поппи, Бош и Грендель мчатся наверх и начинают вертеться в коридоре, где мы стоим, облизывая наши руки и обмахивая своими пушистыми хвостами наши колени.

Мы с мамой молчим.

Наконец она говорит:

— Я не против твоих прогулок по маленькому пляжу, или что ты там делала сегодня днем. Ты можешь отдать свои книги, если сильно этого хочешь. Но я жду, что через час ты появишься в Клермонте на ужин, с улыбкой на лице ради дедушки. Никаких споров. Никаких оправданий. Ты поняла меня?

Я киваю.

Блокнот остался еще с тех времен, когда мы с Гатом были одержимы рисованием на миллиметровой бумаге. Мы рисовали и рисовали, заполняя маленькие квадратики разными цветами, чтобы сделать пиксельные портреты.

Я нахожу ручку и записываю все свои воспоминания о лете-номер-пятнадцать.

Десерт на костре, плавание. Чердак, появление дедушки.

Я вижу руку Миррен, облупившийся золотой лак на ногтях, как она держит канистру с бензином для моторной лодки.

Мамочка, ее напряженное лицо, когда она спрашивает: «Из черного жемчуга?»

Джонни, идущий вниз по лестнице Клермонта в лодочный сарай.

Дедушка, он держится за дерево, его лицо освещено светом костра.

И мы все, четверо Лжецов, смеемся так громко, что у нас кружится голова и почти тошнит. Я открываю новую страницу для описания самого несчастного случая. Там я записываю то, что сказала мама, и свои собственные предположения. Должно быть, я пошла поплавать на маленький пляж в одиночестве. Ударилась головой о скалы. С трудом выплыла на берег. Тетя Бесс и мамочка напоили меня чаем. Мне поставили диагноз: переохлаждение, нарушение дыхательной системы и черепно-мозговая травма, которая никогда не выявлялась при рентгене.

Я креплю странички на стене над кроватью. Приклеиваю к ним стикеры с вопросами.

Почему я пошла купаться ночью в одиночестве?

Где была моя одежда?

Действительно ли у меня была черепно-мозговая травма от купания или случилось что-то другое? Мог ли кто-то ударить меня раньше? Стала ли я жертвой преступления?

И что произошло между мной и Гатом? Мы поссорились? Я его обидела?

Может, он перестал любить меня и вернулся к Ракель?

Я решаю: все, что я узнаю в последующие четыре недели, будет записано у меня над уиндемирской кроватью. Я буду спать под этими записями и перечитывать их каждое утро.

Может, из этих кусочков паззла соберется картинка.

Ведьма стоит позади меня уже некоторое время, ожидая момента слабости. Она держит прекрасную фигурку гуся из слоновой кости. С замысловатой резьбой. Я восхищаюсь ей лишь с мгновение, прежде чем она взмахивает ею с поражающей силой. Статуя обрушивается, пробивая мне лоб. Я чувствую, как трескаются мои кости. Ведьма снова замахивается и бьет над моим правым ухом, проламывая череп. Наносит удар за ударом, пока крошечные кусочки костей не падают на кровать и не смешиваются с острыми осколками некогда прекрасного гуся.

Я нахожу свои таблетки и выключаю свет.

— Каденс? — кричит снизу мама. — Ужин в Новом Клермонте!