Томас Харрис - Молчание ягнят

— Да, нормальный.

— Ты еще, наверное, не знаешь, скоро у нас будут соревнования между разными службами, так он хочет, чтобы ты выступала по стрельбе против таможни и еще кого-то там.

— Да ну, ты что.

— Нет, не среди женщин. Соревнования открытые. Ладно, другой вопрос: в пятницу зачет по четвертой поправке, ты подготовилась?

— Да я, вроде, и так знаю.

— Ну, хорошо, что за дело «Чаймел против Калифорнии»?

— Это что-то насчет права на обыск в средних школах?

— Что значит «что-то насчет»?

— Не знаю.

— Ну хорошо, а кто такой Шнеклоф?

— Черт, не знаю.

— «Шнеклоф против Бастамонта».

— Это что-то по свободе личности?

— Позорище. Свобода личности — это в принципах Каца. А Шнеклоф — это право на обыск. Да-а, вижу, придется нам с тобой посидеть над книжками, дорогуша. Хорошо, что у меня есть все конспекты.

— Только не сегодня, ради Бога.

— Ладно. Но завтра нужно проснуться со свежей головой и начать готовиться к пятнице. Слушай, Старлинг, Брайэм просил никому не говорить, так что смотри — ну, в общем, он сказал, что у тебя будет все нормально, этот козел Крендлер такой тип, что через пару дней уже забудет про тебя. Оценки у тебя хорошие, так что не волнуйся, прорвемся. — Арделия внимательно посмотрела во ввалившиеся глаза Кларис. — Ты сделала все, что могла, чтобы как-то спасти эту бедную Кэтрин. Все, что вообще можно, и даже больше. Тебе не в чем себя упрекнуть. Пусть говорят, что хотят. Черт, да я сама им всем глотки позатыкаю.

— Спасибо, Арделия.

Через несколько минут они уже выключили свет и легли по кроватям.

— Старлинг.

— Да?

— Как на твой взгляд, кто симпатичнее, Брайэм или Бобби Лоурэнс?

— Трудно сказать.

— У Брайэма на плече какая-то татуировка, просвечивается, когда он в белой майке. Что там на ней написано?

— Без понятия.

— Скажешь мне, когда узнаешь?

— Наверное нет.

— Эх, ты, я так тебе тогда рассказала, какие у Бобби трусы.

— Да ты их в окно видела, когда он занимался в спортзале.

— Это что, тебе Грэйси сказала? Ну, язык у этой Грэйси, я его ей когда-нибудь точно… Старлинг!

Кларис спала.

Около трех часов ночи Кроуфорд, дремлющий у кровати жены, вдруг проснулся. Дыхание Беллы приостановилось, она вытянулась на постели. Кроуфорд сел и взял ее за руку.

— Белла.

Она еще раз глубоко вздохнула и впервые за многие дни открыла глаза. Кроуфорд наклонился к ней поближе, хотя и понимал, что она не видит его.

— Белла, я люблю тебя, моя маленькая, — проговорил он в надежде, что она услышит.

Грудь вдруг сковал предательский холодок страха, но Кроуфорд быстро взял себя в руки.

Ему хотелось дать ей какое-нибудь лекарство, все равно что, но он чувствовал, что просто не может выпустить ее ладонь.

Он приложил ухо к ее груди, услышал, как сердце несколько раз глухо стукнуло и остановилось. Дыхание замерло. На комнату опустилась поистине мертвая тишина.

— Упокой, Господи, ее душу и возьми ее к себе, — прошептал Кроуфорд, искренне желая, чтобы это было правдой.

Он осторожно посадил ее на кровати и прижал к груди. Шелковый шарф сполз на плечи, открыв остатки волос. Он не плакал. Для слез просто не хватало сил.

Кроуфорд переодел жену в ее любимую, ее самую лучшую ночную рубашку и некоторое время сидел на кровати, прижимая к щеке ее руку. Нежная, белая рука с мелкими царапинками от ежедневной работы в саду и крошечными точечками от внутривенных уколов.

Когда она приходила из сада, ее руки часто пахли чабрецом.

(«Думай, что это всего лишь яичный белок у тебя на пальцах», — разъяснили ей премудрости секса школьные подруги. Потом они с Кроуфордом часто шутили насчет этого в постели. И много лет назад, и много лет спустя, и еще в прошлом году. Не думай об этом, думай о хорошем, думай о приятном. Но это и было и хорошее, и приятное. Они вместе поднимались на лифте, на ней была круглая шляпка и белые перчатки. Он громко и с чувством насвистывал какую-то глупую мелодию. В комнате она подсмеивалась над его оттопыренными, как у школьника карманами.)

Кроуфорд попытался выйти в другую комнату — он в любую секунду мог обернуться и сквозь открытую дверь увидеть ее на кровати, освещенную мягким светом настольной лампы. Он ждал, когда ее тело станет всего лишь предметом похорон, чем-то самостоятельным и отдельным от него. Отдельным от той женщины, которая лежала сейчас на кровати, отдельным от друга всей его жизни, который все еще жил у него в душе. Тогда он сможет позвонить, чтобы за ней приходили.