Стивен Кинг - Возрождение

Кон, казалось, воспринимал насмешки вполне добродушно, зная, что в противном случае подначки стали бы только хуже. Но однажды вечером я зашел в их с Терри комнату и увидел, что Кон лежит у себя на кровати и беззвучно рыдает. Я подошел к нему и спросил, что случилось. Дурацкий вопрос, знаю, но промолчать было нельзя, и я не промолчал, ведь это не меня огрела по горлу Роковая Лыжная Палка.

«Уйди!», – прошептал он одними губами. Его щеки и недавно запрыщавевший лоб горели. Глаза опухли. «Уйди, уйди!», а потом: «Уйди на хер, хреносос!», от чего меня всего передернуло.

Той весной у мамы в волосах появилась седина. Однажды, когда отец пришел домой особенно усталым, мама сказала ему, что им надо отвезти Кона к специалисту в Портленде.

— Ждать больше нельзя, — сказала она. — Пусть старый дурак Джордж Рено говорит, что хочет, но мы-то с тобой знаем, что на самом деле случилось: тот богатенький шалопай перебил нашему сыну голосовые связки.

Отец грузно уселся за стол. Никто не заметил, что в прихожей я подозрительно долго вожусь со шнурками.

— Мы не можем его себе позволить, Лора, — сказал отец.

— Зато «Топливо Хайрэма» в Гейтс-Фоллз ты себе позволить смог! – воскликнула она противным, едва ли не глумливым голосом, которого я раньше никогда не слышал.

Отец сидел, уставившись в стол, хотя на столе не было ничего кроме клеенки в красно-белую клетку.

— Именно поэтому. Мы сейчас идем по очень тонкому льду. Сама ведь знаешь, какая была зима.

Мы все знали: теплая. Когда доход вашей семьи зависит от продажи топлива для котлов, вы пристально следите за термометром между Днем благодарения и Пасхой и молитесь, чтобы столбик не поднимался слишком высоко.

Мама стояла у раковины, опустив руки по локоть в пену. Где-то там, в мыльном облаке, гремела посуда, словно мама хотела ее разбить, а не вымыть.

— Ну да, тебе ведь не терпелось его приобрести, правда? — продолжила мама тем же тоном. Как же я его ненавидел! Казалось, мама просто провоцировала папу. — Топливный ты наш барон!

— Я заключил сделку еще до происшествия с Коном, — ответил отец, не поднимая взгляд от стола. Он опять засунул руки глубоко в карманы. — Еще в августе. Мы сидели вместе и читали «Фермерский календарь». Зима будет холодной и снежной, говорилось там, самой холодной со времен войны, и мы решили пойти на эту покупку. Ты сама все посчитала на своем арифмометре.

В мыльном облаке тарелки загремели еще сильнее.

— Ну так возьми в долг!

— Лора, я мог бы, но… Послушай. — Папа, наконец, оторвал взгляд от стола. — Может, мне так и придется поступить, чтобы пережить это лето.

— Он твой сын!

— Да знаю я, черт тебя дери! – взревел отец. Я испугался, и, видимо, мама тоже, потому что на этот раз тарелки в мыльном облаке не просто загремели. Они разбились. А когда мама подняла руки, одна из них кровоточила.

Она показала руку отцу, словно мой безмолвный брат, который показывал «да» или «нет» на уроках, и сказала:

— Смотри, что ты над… — и тут она увидела, что я до сих пор сижу на поленнице в прихожей и смотрю в кухню.

— Кыш отсюда! Иди поиграй!

— Лора, не отыгрывайся на Джей…

— Уходи! — заорала она. Точно так же кричал бы на меня Кон, будь у него голос. — Бог ненавидит шпионов!

Мама заплакала. Я побежал к двери, тоже в слезах. Сбежал вниз по Методистскому холму и пересек Девятое шоссе, даже не посмотрев по сторонам. Я не собирался бежать в пасторский домик; я был слишком расстроен, чтобы искать совета священника. Если бы Пэтси Джейкобс не стояла во дворе, проверяя, не проклюнулись ли цветы, которые она посадила осенью, я бы бежал, пока не рухнул. Но она там стояла, и она меня позвала. Я уж было хотел пробежать мимо, но, как вы уже знаете, ребенком я был воспитанным, и манеры оставались при мне даже в трудную минуту. Вот я и остановился.

Она подошла ко мне. Я стоял, опустив голову и тяжело дыша.

— Что случилось, Джейми?

Я молчал. Она пальцами приподняла мне подбородок. Я увидел Морри, который сидел на траве у крыльца в окружении игрушечных грузовиков. Он уставился на меня.

— Джейми, что не так?

Нас учили не только быть вежливыми, но и не выносить сор из избы. Так уж устроены янки. Но доброта Пэтси обезоружила меня, и слова полились потоком: я рассказал о мучениях Кона (степень которых родители не понимали до конца, несмотря на свою искреннюю тревогу), об опасениях мамы, что у Кона могут быть разорваны голосовые связки и что он так никогда и не заговорит, об ее требовании отвезти Кона к специалисту и об ответе отца. Но больше всего – о криках. Я не рассказал Пэтси о том жутком тоне, которым говорила с папой мама, но лишь потому, что не знал, как это выразить словами.