Ник Гоуинг - Петля

Грубый зоринский голос наконец зазвучал в трубке.

— Виктор Петрович, что вы сделали для вынесения взыскания Полякову и его увольнения?

Первоначальные впечатления Марченко подтверждались: Зорина почему-то очень волновало то, что Поляков участвовал в нападении на раджабовскую дачу в Хиве. Виктор Петрович прибегнул к дипломатической уловке, весьма, впрочем, нехитрой и прозрачной.

— Я еще должен связаться с товарищем Поляковым. Насколько мне известно, он пока проходит курс лечения в кунцевской больнице. На поправку требуется время. Товарищ Зорин, я рекомендовал бы подождать с принятием мер до его выздоровления.

— Его выздоровление уже состоялось, — рубанул в ответ Зорин. — Есть информация, что сегодня в полдень Поляков ушел из больницы. Вы найдете его в собственной квартире. Ваши попытки исказить события — недостойны. Вы защищаете репутацию старшего офицера, пренебрегшего уставом нашего учреждения и инструкциями по применению оружия работниками КГБ. Поведение Полякова — это предмет для дисциплинарного разбирательства, и дело должно быть рассмотрено со всей строгостью, как того и заслуживает.

Зорин не дал Марченко возможности высказать свою точку зрения. Трубка замолкла, а «ЗИЛ» тем временем свернул на дорогу, ведущую на север от широкой автострады. Это было Рублевское шоссе. Внимание Марченко привлекли огни нового подмосковного квартала жилых домов, но ненадолго. Генерал всем телом ощущал напряжение от охватившего его гнева. Он не мог простить заместителю Председателя диктаторские замашки, нежелание выслушивать аргументы собеседника. Касательно же Полякова, что-то или кто-то, должно быть, основательно понуждало Зорина занять непримиримую позицию и отнестись с полным пренебрежением к здравому смыслу.

К тому времени как Марченко добрался до глухих и темных архангельских боров, он еще не нашел объяснения возникшей загадке. Передние фары осветили ворота охраняемой территории, где обосновалось высшее руководство. Лимузин резко замедлил скорость. Из проходной выскочила старая Катя в накинутом на плечи ватнике и меховой ушанке. Она махнула шоферу, чтобы тот проезжал, и улыбнулась той самой беззубой улыбкой, которой уже восемнадцать лет встречала всех «своих» и званых гостей.

Прежде чем добраться до этой запретной территории, машина петляла по неосвещенному шоссе, покрытому после оттепели наледью, которая часто служила причиной аварий, когда несущиеся с большой скоростью начальственные лимузины сталкивались с проржавевшими малолитражками, «Ладами» и «Москвичами», принадлежавшими местным крестьянам или фабричным рабочим. Однако внутри дачной зоны подвеска «ЗИЛа» получала отдохновение, ибо машина въезжала на только что уложенный асфальт тридцатисантиметровой толщины, без малейших признаков снега или, упаси Боже, льда.

Так что и после краха и развала ленинско-сталинской империи эта территория осталась неприкосновенным заповедником прочно установившихся привилегий. Обширные дачи были отделены друг от друга плотными естественными оградами из деревьев. В пригородах Лондона, Токио или Нью-Йорка состоятельные люди платили бы огромные деньги за такую собственность. Но под Москвой высшие или особо влиятельные аппаратчики, подобные Марченко, продолжали пользоваться этими благами бесплатно. Образ жизни в окруженных высокими заборами владениях подобного рода был почти подобен фантастическому существованию на другой планете. Привилегированные обитатели Архангельского мало обращали внимания на унизительное бытие неимущих обитателей столицы — бомжей, рыскающих по помойкам в поисках остатков пищи, проводящих ночи на вокзалах или чердаках, около вентиляционных вытяжек; на старух и калек, нищенствующих в переходах метро, на пенсионеров, выпрашивающих гнилье у наглых базарных торговцев. Впрочем, всех их здешние обитатели и не видели…

Обогнув по широкой кольцевой дороге центр поселка, машина остановилась около крыльца. Марченко быстро поднялся, не застегивая толстую шубу. Как всегда, Таня ждала у входа: ее известил телефонный звонок Кати из проходной. Никаких слов, обычные объятия и последующие три поцелуя в щеки — ритуал, выработанный за тридцать пять лет совместной жизни.

Хозяин бросил верхнюю одежду в руки жены и энергично вошел в холл. Таня семенила за ним услужливо и покорно, как, считала она, и положено советской женщине. В то время как Марченко из послевоенного тощего подростка в несменяемых круглый год лыжных штанах, из левофлангового в роте курсанта пограничного училища, застенчивого, излишне вежливого замполита заставы, робкого стажера-следователя на Лубянке превратился в самоуверенно-обходительного, прекрасно одетого генерала, заботящегося и о модных галстуках, и о костюмах и рубашках, в его жене навсегда сохранились все черты девахи столичной окраины. Убранные в высокий пучок крашеные каштановые волосы, толстые шерстяные колготки под неряшливым платьем, слишком яркая губная помада и неумело наложенный грим сперва раздражали неуклонно идущего вверх по служебной лестнице мужа, он воспитывал, стыдил, попросту орал, после же махнул рукой и перестал ходить с женой в семейные дома, если же приходилось самим принимать гостей, сам вызывал модистку и парикмахершу и, подобно ротному старшине, дотошно проводил осмотр внешнего вида супруги.