Ник Гоуинг - Петля

Плохо освещенные платформы Казанского вокзала кишели людьми, находившимися в постоянном движении. Обезумевшие пассажиры, мятущиеся как под бомбежкой в поисках своих поездов и вагонов. Багажные коляски, нагруженные сверх меры и постоянно сталкивающиеся друг с другом. Мужчины и женщины из других городов, сгибающиеся под тяжестью закупленных в Москве дефицитных товаров, которых они никогда не видят в отдаленных провинциях. Мелкие перекупщики с добычей, что будет продана втридорога.

Поляков не успел подготовиться к эвакуации своей квартиры, но не испытывал никакого беспокойства, пристроившись у подножия гигантской скульптуры Ленина, которую руководство новой межреспубликанской системы железных дорог не удосужилось убрать по причине отсутствия денег и времени. Двое бродяг умоляли полковника купить уворованные из вагонов угольные брикеты, но он не обращал на них внимания, пытаясь сквозь туман от людского дыхания на морозе рассмотреть на табло, где находится поезд номер 12.

Наташа первая увидела номер поезда.

— Платформа пять, — сказала она, протиснувшись вперед. Поляков, используя свой набитый спортивный саквояж, пробивал дорогу сквозь толпу пьяниц, попрошайничающих мальчишек и вечных бабушек, а Наташа следовала за ним с сумкой, наполненной провизией и питьем.

Около каждой вагонной двери, как всегда, весело болтали проводницы в заляпанных голубых униформах и толстых чулках. Внутри вагонов, притиснувшись к коридорным окнам, стояли те счастливчики, что ориентировались и двигались быстро и успели занять мешками сиденья и багажные полки и теперь ждали, когда поезд тронется в долгий путь в Ашхабад, столицу Туркменистана.

Вагон Полякова был восемнадцатым от хвоста и четвертым от головы. Марченко пошутил насчет общего вагона, он сделал все, чтобы Поляков путешествовал с наибольшим комфортом и без помех; место находилась в отдельном купе с мягкими диванами, так называемом международном, на двух пассажиров. Поляков сунул пять тысяч рублей молодой крашеной проводнице с тем, чтобы свободный диван никто не занимал; марченковских денег он не жалел, да и своих не пожалел бы тоже, лишь бы не надоедали обычные разношерстные, набивающиеся с ходу в друзья пассажиры с их отвратными привычками к беспробудному пьянству и кутежам.

Поляков уложил спортивный саквояж с одеждой и с ружьем на одну полку. Затем снял пальто и бросил на вторую. Слава Богу, он остался один. Наташа в вагон не вошла — провожающих не пускали, чтобы не уехали без билета. На российских железных дорогах считались только с правилами и никогда с пассажирами. Это втолковывали каждый раз высокомерные проводники. Так что вместо того, чтобы обнять любимого, Наташа, притопывая ногами, мерзла на платформе, под окном поляковского купе.

Она изображала губами что-то похожее на слова в тщетной попытке задать ему вопрос, о чем она совсем забыла в суматохе при отъезде на вокзал.

— Ты узнал что-нибудь о моем отце и как он умер? — произносила она по складам, беззвучно, только шевеля губами. — Кто убил его, — добавляла она.

Поляков непонимающе пожимал плечами.

Наташа сознавала, что он решительно ничего не может слышать, но все же пыталась объяснить.

На этот раз Поляков невпопад улыбнулся. Теперь его уже не интересовало, что хотела втолковать ему Наташа.

Внезапно произошло какое-то шевеленье. Солдаты обняли своих любимых в последний раз и взобрались в вагон. Электровоз выдал визжащий свисток.

Флюоресцирующие стрелки на вокзальных часах показывали 17.15. Поезд номер 12 тронулся. Звякнули буфера, заскрипели колеса. Наташа махала рукой. Затем прижала обе ладошки в перчатках ко рту и послала прощальный поцелуй.

Но Поляков стоял бесстрастно и спокойно. Все его эмоции были теперь сосредоточены совсем на другом. Суровое настроение всегда охватывало его перед серьезной операцией. Вспомнив о своей любовнице, он только улыбнулся, затем безразлично махнул рукой в ее сторону и понадеялся, что никто не видел этот странный жест.

Через несколько секунд Наташино лицо уплыло назад, и заледеневшую платформу за окном сменила чернильная темнота. Поляков сдвинул занавески, отделил себя от всего мира и приготовился к путешествию в три тысячи километров. Поезд должен пронести его через три временных зоны из заледеневшей Москвы к жарким пустыням Центральной Азии, возвращая его в новое государство, куда, как он полагал еще недели две назад, он не ступит больше никогда.