Нара Плотева - Бледный

Любовь?

Страсть?

С чего считать себя совершенством? Что в нём такого, чем он интересен женщине? Собственно, их свёл случай. Будь Лена в иной компании, мужем стал бы кто-то другой. Он и сам грезит девушкой в косой юбке, не отдавая себе отчёта в причинах такой тяги. Он в жизни видел столько женщин, ему интересных! Собственно ЖЕНЩИНА с большой буквы разбита на малых, так сказать, женщин: в одной есть то, чего нет в другой. Собственно, и МУЖЧИНА разбит на миллиарды мужчин. Естественна как раз страсть ко многим. Естественно, чтобы менять партнёров. Не будь злого инстинкта, отягчающего любовный обмен надрывом, драмами и слезами, менялись бы, наверное, все — что, кстати, и позволяют себе богатые… Главное, что внутри него самого нет оправдания его чувствам. Дева в Жуковке рассказала о псе, спавшем на трупе друга. Такая любовь есть? Есть. Дева в Жуковке, что торчит под дождём, чтоб узнать о подруге, — пример. Любит ли так Девяткин? Нет. Он любит нормально. Как принято. Без исступления… Сама постановка вопроса, любит ли он, — свидетельство, что не любит. Визиты живого пса к мёртвому говорят: любовь не знает преград, не знает даже такого могущественного врага, как смерть. Тем более не должна любовь знать сомнений… То есть, побыла Лена с ним — но вправе побыть и с Глусским. Ибо — живая. Живое же — переменчиво. Переменчивость — предикат живого. Не переменчиво мёртвое, — да и то иллюзия; проживи мы в одном месте век, видели б, как меняются скалы.

Всё сводится к тому, куда теперь деться.

Купят квартиру, чтобы он съехал? Он согласится. Он будет жить там, куда его переселит новый любовник. Съедет… А Глусский с Леной — в постель, она ощутит наслаждение, может, большее… Девяткин швырнул банку с пивом в стену. Лучше представить, что мира нет. Нет ничего, кроме ванны под ярким светом…

Однако всё есть, ударила мысль.

Есть Глусский с членом и миллиардом, есть Катя, которая уже не его дочь, есть сбой карьеры и мент, видящий его «насквозь», а также туман и клоун…

Он вздрогнул. Он смотрел в стену, на кафель с тёмным пивным пятном, и знал, что миг назад справа, в окне, висел образ. Вновь посмотреть туда значило увидеть — либо же не увидеть. Значит, что-то с психикой не в порядке. Клоуна не могло здесь быть, даже если нитка, которой он вцепился в розы, каучуковая. Ванная к северу, а залётный гость болтался за западной стеной ближе к югу. Наверное, вот что, думал Девяткин: там отразилось движение его рук или банка пива… или, бывает, сова мелькнёт, а кажется — призрак… И он повернулся опять к окну..

Звон пронзил его, он не сразу понял, что звонят в дверь. В халате быстро спустился в холл и, раскрыв дверь, мимо присланного тестем качка вышел, чтобы в темноте, подсвеченной из окон, двинуться к западу. Наверху, в ванной комнате, горел свет, клоуна не было. Клоун плавал над розами.

— Пётр Игнатьич?

— Что вам?

— Мне приказали, чтоб я остался.

Девяткин пошёл к дверям говоря:

— Не суйтесь! — Услышав, что присланный двинулся следом, он обернулся. — Ну?

— Я должен, Фёдор Иванович приказал…

— Нет. Позвоню в милицию… или вышвырну вас. Вы мне не нужны.

— Но, Пётр Игнатьич…

— Вы ради денег? — начал Девяткин. — Ордена за то, что лезете ко мне в дом, не получите. А за лишний рубль стоит ли унижаться, если вас не хотят? Или мне с вами пойти к вам домой и толкаться там? Прочь! Шагнёте — и я вас стукну. Вы на чужом участке, вас арестуют и разбираться не будут, кто дал приказ торчать в чужом доме… — Он сунул руку в карман халата. — Честно, вы для чего здесь? Что им ударило вас гонять в ночь? Сколько? Вроде двенадцать?

Телохранитель глянул своё запястье. — Да, первый час… Шеф беспокоится, — продолжал он. — Вы так ушли заметно, клумбу испортили… Дело пусть не моё… Но шеф боится. За дочь, за внучку… Вроде, вы невменяемы. Так обстоит. Я должен, шеф сказал, ночевать здесь.

— Вы не войдёте.

— Можно видеть вашу жену и дочь?

— Нельзя.

Телохранитель переступил с ноги на ногу. — Чувствую, что фигня… Если б ко мне домой так, я бы не понял… Если не пустите, я буду спать в машине. Вы ему скажете, что я видел вашу Елену Фёдоровну?

— Вам, — потупясь, чтоб не дышать в гостя пивом, спросил Девяткин, — может, в постель к ней? Вам отдавали такой приказ?

— Извините. Я был майором-десантником…

— Теперь вы кто? Вертухай? Это, впрочем, ваши проблемы. Но мой дом — мой, пока я здесь.

— Вы… — качок кашлянул, — пьяны, Пётр Игнатьич?

— Пьян! — крикнул Девяткин, трогаясь вновь к дверям.