Филип Керр - Бледный убийца

Клубничный торт на витрине кафе «Кранцлер» попадается тебе на глаза именно тогда, когда диета запрещает есть сладкое.

Так вот, в последнее время я начал чувствовать то же самое в отношении женщин. Только я не сижу на диете, а просто обнаружил: меня перестала замечать официантка. И множество других женщин тоже, хорошеньких, я имею в виду. Впрочем, с официанткой я мог бы переспать не хуже, чем с любой другой красоткой. Пару лет назад у меня была одна женщина. Я любил ее, только она исчезла. Что ж, это случается со многими в этом городе. С тех пор у меня только случайные связи. И теперь, глядя, как я верчу головой по сторонам на Унтер-ден-Линден, можно, наверное, подумать, что я слежу за маятником гипнотизера. Вероятно, виною тому жара. В это лето в Берлине жуткое пекло. А возможно, все дело в том, что мне стукнуло сорок и я начинаю таять при виде детишек. Впрочем, не важно, по какой причине, но в моем стремлении обзавестись потомством нет и намека на чувственность, и женщины, конечно, читают это по моим глазам и тут же оставляют меня в одиночестве.

Как бы то ни было, в это долгое жаркое лето 1938 года мы наблюдали самый настоящий разгул низменных инстинктов, вырвавшихся на свободу именно в эпоху арийского возрождения.

– Совсем как чертов кукушонок.

– О ком это ты?

Бруно Штальэкер оторвался от газеты.

– О Гитлере, о ком же еще?

У меня все внутри сжалось, когда я почувствовал, что мой партнер собирается опять пройтись по поводу нацистов.

– Да, конечно, – сказал я твердо, надеясь, что этот знак полного понимания отвлечет его от более подробных объяснений. Но не тут-то было.

– Только-только выкинул австрийского птенчика из европейского гнезда, а сам уже зарится на Чехословакию. – Он хлопнул по газете рукой. – Ты видел это, Берни? Передвижения германских войск на границе с Судетской областью.

– Да, я понимаю, о чем ты говоришь.

Я взял утреннюю почту и стал ее рассортировывать. Пришло несколько чеков, которые помогли немного снять раздражение, вызванное Бруно. Трудно поверить, но совершенно ясно – он уже успел выпить. Обычно он бывает скуп на слова, что меня вполне устраивает, так как я тоже молчалив, но, выпив, он становится болтливее итальянского официанта.

– Странно, что родители ничего не замечают. Кукушонок выбрасывает других птенцов из гнезда, а приемные родители продолжают его выкармливать.

– Может, они надеются, что он, наевшись, заткнется наконец и уйдет, – намекнул я, но у Бруно слишком толстая кожа, чтобы понять намек.

Я пробежал глазами одно из писем, затем прочитал его еще раз, уже медленно.

– Они просто не хотят этого замечать. Что там в почте?

– В почте? Гм... несколько чеков.

– Благословен тот день, когда приходит чек. А еще что?

– Письмо. Анонимное. Какой-то тип хочет встретиться со мной в Рейхстаге в полночь.

– Он объясняет зачем?

– Говорит, у него есть сведения по одному из моих старых дел. О пропавших без вести, которые до сих пор не найдены.

– Ну еще бы! Очень необычное дело. Ты пойдешь?

Я пожал плечами.

– Мне в последнее время не спится, так почему бы и не пойти?

– Ты хоть понимаешь, что это обгоревшие руины и туда еще небезопасно заходить? Ну и, кроме того, это может оказаться ловушкой. А вдруг кто-то хочет убить тебя?

– Тогда, наверное, это ты прислал письмо.

Он неловко засмеялся.

– Возможно, мне стоит пойти с тобой. Я бы спрятался где-нибудь поблизости, чтобы услышать каждое слово.

– Или выстрел? – Я покачал головой. – Если хочешь убить человека, незачем приглашать его в такое место, где он, естественно, будет настороже.

Я выдвинул ящик стола.

На первый взгляд большой разницы между маузером и «вальтером» нет, но я выбрал маузер. Форма рукоятки и то, как пистолет ложится в руку, придает ему больше солидности, чем немного меньшему по размеру «вальтеру». Уж им-то можно остановить кого угодно. Как и чек на крупную сумму, оружие вселяет в меня чувство спокойной уверенности, когда оно у меня в кармане. Я помахал пистолетом в сторону Бруно.