Нара Плотева - Бледный

Девяткин хмыкнул в её злой глаз:

— Бросьте. Я семьянин, работаю, я нормальный… обыкновенный. Не воображайте меня чудовищем… Будь я виновен, не подошёл бы. Вы простояли бы и ушли.

— Камень тоже лежит, — вела она, — обыкновенный. Потом о него спотыкается кто-то и убивается… Вы любовь знали? Врите сколько угодно, я не поверю. Вы — зло. Я б год здесь стояла. Мне теперь некуда. Я ведь жила с Мариной. У неё была другая жизнь, но я же её любила. Я её обожала с головы до пят. Мечтала уменьшить и носить в кармане, чтоб доставать и расцеловывать. Бывало ощущение, что мы с ней — одно и то же. Вы другой. Из злого теста… Конец вам!

— Не вам судить, — прервал он. — Кстати, наехал-то на неё другой. Читали бы мораль джипу, что её задавил.

— Джип сдохнет, не беспокойтесь. Я про джип знаю… Но чувствую, дело в вас! — Дева вдруг больно его ткнула. — Думают, что убийцы — кто убивает. Убийцы — кто сводит жертву и палача… Вы искренне мне не нравитесь. Я вижу, вы многих подставите под удар и уже подставили. Вас убить — благо. Любви не знаете — значит, где бы вы ни были, там всегда смерть и распад.

— К чёрту! — крикнул Девяткин. — Дура. Такие, как вы, теша собственные чувства, весь мир винят. Да и чувств в вас на грош. Какая такая любовь в вас?

— Как у собаки! — отвечала дева своим контральто, уставившись на него. — Сбили собаку, труп в канаве неделю стыл, а другой пёс каждый день приходил, голову клал в мёртвую уже шерсть — думал, что выспится, и побегут вместе, как прежде. — Волосы девы висели беспорядочными прядями, она была в исступлении. — Такая любовь! Поняли?!

Он шагнул прочь. Уже около машины обнаружил, что и она рядом, с болтающимися под мышкой картонками. Он сел в «Форд» и тронулся, но увидел, что она бежит следом. Господи, как хорошо, что Катя спит! Кошмар рос с каждым часом, вместо того чтоб таять. Хотелось биться о стену или мчаться с огромной скоростью за границу тумана, где вещи опять обретут формы. Но он свернул налево и ехал, пока не возникла крыша, а потом и ограда их с Леной дома. Метрах в ста грохотали бульдозеры, кран тянул трубы, двое мужчин в строительных касках рассматривали схемы.

Потом подошли спросить, его ли это дом.

— Мой.

— Придётся вам потерпеть. Делаем отвод, пустим промеж участков и не заденем вас. Но будет шумно.

— Я в состоянии вас прогнать?

— Вряд ли, — они засмеялись. — Приказ министра.

— Ройте, — бросил он и открыл ворота. Возвращаясь к «Форду», он увидел вдали медленно движущееся такси.

Завёл «Форд» в гараж, отнёс дочь и уложил в кровать.

Лена тоже спала. Царил сумрак, он не включал света и следил в окно, как такси — может, то самое, что он видел, — подъехало, развернулось, скрылось…

Слежка?

Потом он влез в ванну с банкой пива… Стройка тоже стала проблемой из-за того, что тесть, экономии ради, строил близ комплекса водоснабжения, канализации и электрокабелей. Девяткин хотел дом с краю, но это удорожало смету. Теперь их дом, как и соседские, терзает стройка, которая пришла с юга, с низменностей, и уйдёт на север именно через них.

Пиво глушило. Проблемы останутся, но сейчас, с пивом, не было ни проблем, ни времени…

Впрочем, он ничего не мог сделать. Всё дело в Лене.

Что у него? Он сам, его мужской гардероб, работа в банке — из тех работ, какие, если не везёт, меняют.

Что у жены? Дом, дочь, наследство, собственность и мужчины, готовые с удовольствием отобрать её у него, живого или мёртвого. Стоит ей захотеть развода — он окажется гостем… Он вдруг представил, как она обнимает Глусского и впускает в себя… представил шквал её чувств, отданных другому… Бросило в жар.

Лена — та степень Женственности, которая ему по силам, которую он смог освоить. Каждому — оптимальное. Потому, он знал, было бы напрасным давать ему, скажем, журнальную модель в косой юбке. Даже на картинке она вызывает ступор и превосходит его масштабом. Оскорблением было бы отдать идеал в пользование тому, кто немощен этот идеал объять. Сколько мужчин спешат мимо небесных фей к земным. Вот Лена — его. Лене он соответствует. Но он её потерял…

Терял и дочь. В любом человеке есть родовая тяга. Пусть Катя пока с ним, но, выяснив, что отец её — не Девяткин, она пожелает отца по крови, Глусского… Зов крови мощен. Он сам хотел бы найти родителей, томился по ним странной тоской… Плюс Глусский богат. Многое дочери и сейчас вынь да положь. Придёт день, когда он не сможет дать, а Глусский, миллиардер, сможет, — и дочь, естественно, предпочтёт дающего. Это реальность… Пусть он считает, что любит дочь больше, — но как доказать? А коль заявил, что любишь, — будь готов снять с неба луну, иначе не поверят! Он это сможет с жалким своим окладом? Нет… А чувства внутри ничего не значат. Данте с Петраркой изливали страсть стихами, что не помешало воспетым жить с другими… О, как важна материя! Как слабо чувство! Он вот кипит, а чем подтвердит любовь? Глусскому же кипеть не надо: скажет, что любит, да и подарит остров… И Лена вправе уйти к нему, потому что, если даже есть царствие небесное, земная-то жизнь одна, и прожить её хочется с блеском.