Андрей Федоров - Зомби

Дело «номер четыре тысячи…» лежало в верхней папке из трех, содержавшихся в шкафу. Папка была старого образца, с «кракелюром» на тисненой под кожу лицевой стороне, с пожелтевшей и надорванной наклейкой, с засаленными скрученными тесемками.

— Здесь. И не горит вроде? — капитан извлек папку, уложил ее на столе.

— Это как четыре девицы лет по четырнадцать накурились анаши? А потом их мужики поубивали?

— Да, Маш. Троих уделали и затерзали до смерти.

— Господи! — сказала Машенька. — Как пишется Роальд Василия, «раскопали» или «раскаляли»?

— Вот именно! А четвертую девицу не раскопали!

— Как вот они могли?.. Как он мог такое написать — «парциально»! Написал бы по-людски: «частично»!.. С незнакомыми мужиками… Почему у следователей и врачей такой почерк?! Для сокрытия мыслей?

— Неграмотности! Как могли? Да те девки только в техникум поступили, в гостях у подруги вина выпили. Сама, что ли, девкой не была?

Машенька перестала отбивать дробь и преувеличенно резко повернулась всем корпусом (очаровательным все-таки корпусом с умело подчеркнутыми линиями «обводки») к капитану, наклонила головку и глянула исподлобья сильно подведенными и оттого «ведьминскими» темносиними глазками:

— Роальд Василия!

— Да время такое! Не поймешь, что для вашей сестры комплимент, а что незаслуженное оскорбление: когда вы еще девки или когда уже не девки!

— Разве не подразумевается, что я девица, начальник?

— Да я ж не против. Суть, — он хлопнул по папке, и серыми языками из нее высунулась пыль, — в том, что затейницей-то была та девка, что с концами провалилась. А вроде убийц раньше не знала.

— Расчленили ее где-нибудь.

— Обалдуи! Сами те два мужика, а их вроде всего двое было, в то время от силы набрали лет по двадцать пять возрасту.

— Это как определили?

— Видели их. Издаля. И где-то они ведь живут, деток тетешкают. Как-то ведь себя оправдывают наедине с собой.

— Не в том дело! Ведь все это осталось! А? Ведь для них, для тех, кого замучили, это все как-то вроде длится, да? Это для нас прошло двенадцать лет, а для них — все тот же миг! А?!

— Мистика. Хотя, пока срок не вышел, вроде еще они только что жили… Я-то чуть не случайно. Так, мол, проверь, посмотри… Но вот те и случай! Маш, а что, если это сейчас один из тех убийц звонил?

— Ой! Вы что?! — Машенька то испуганно улыбалась, то хмурилась.

— А кто еще? Да, Борька-то когда, сказал, придет?

— Борис Николаевич? Часам к двенадцати хотел… надо же! Убийца звонил! Скажете тоже… А что? Интересно! Страшно, да?

— Да. Непонятно. Зловеще… так-то сказать! Причем… я вот теперь даже что-то выйти отсюда боюсь. Папка-то — вот она.

— Вы серьезно?! Вы меня-то не пугайте! Кто сюда зайдет?.. Вон ребята за стеной… Нет, ерунда какая-то! Или?..

Роальд Васильевич встал. Подошел к окну. Засунув руки в карманы, слегка покачивался в такт какой-то внутренней мелодии с хорошим «битом», сложил губы, словно насвистывая.

Ну и что?

Перед ним, с высоты четвертого этажа, а здание РУВД само к тому же на горе, открывался до неровного горизонта порядочный кусок города, накрытого грязновато-сизой пленкой смога. Город складывался (отсюда) из искрящихся стеклами фишек, поставленных то на попа, то на бок. Ближние были похожи на куски сот, наверное, из-за общего сейчас темно-медового тона — солнце подплавило тучу и завязло в ней, туча медленно наливалась темно-оранжевым соком, а в одном месте раскалилась почти добела. Другие, грязноватые, тонкие облака вторили туче, что-то тоже добавляя к общему тону. Все это было подвижным, мерцало, искрило местами… ближе к РУВД — пустырь — горная страна, где почти не осталось снежных вершин, оголились кривые кресты арматуры, и полузатонувшие обелиски потерянных бетонных плит — нет, кладбище да и только! И никакой жизни в ближайших окрестностях, во всяком случае — разумной. Да тут и десяти шагов по этому пустырю-кладбищу не пройдешь — увязнешь.

Совсем уже под ногами, за подоконником — отделенный забором от пустыря асфальт двора обрывался в небо, отраженное в гигантской луже, лужа морщилась, тут же смешивались облака в ней, проступали снова, и два воробья (отражённый и живой) пересекали взад-вперед отражения облаков, неразлучные и согласно исчезающие на фоне сухой части двора — на фоне сухого, потрескавшегося, противно шершавого асфальта.

Представить себе, что из вон того, явно жилого, но отстоящего метров на триста дома за ним кто-то может наблюдать, или, скажем, сказочным (лазерным?) лучом может поджечь папку с делом «четыре тысячи…», Роальд не смог.