Виктор Михайлов - Бумеранг не возвращается

Захватив с собой историю болезни Ладыгина, Никитин на подвернувшемся такси доехал до Управления и взял в следственной части папку с делом об «Обнаружении трупа в Глуховском лесу».

Пропустив большую вводную часть протокола, описание места происшествия и словесный портрет трупа, Никитин нашел интересовавшую его запись: «…На нижней челюсти справа первый и второй коренные зубы представлены протезом из металла белого цвета…»

Сняв копию с этой части протокола, Никитин с удовлетворением захлопнул папку. Сомнений больше не оставалось: убитый в Глуховском лесу не был младшим компаньоном торговой фирмы «Гондурас Фрут компани», это был инженер Ладыгин.

Не знаю, застанет ли тебя мое письмо в Москве или ты уже на пути в наши края.

Как мне к тебе обратиться: Гришей звать — неловко, много лет с тех пор прошло, как был ты для меня Гришей; величать Григорием Ивановичем — обидишься.

Помню я Ореховую горку… Высоко. Небо голубое. Пахнет горькой ромашкой. Ты лежишь на траве и, положив голову на мои колени, медленно разматываешь бинт. Ты выколол иголкой мое имя на левой руке. Рука, видно, болит, а мне радостно и страшно.

Мы были молодые и глупые.

Помнишь, как мы мечтали, а жизнь опрокинула наши надежды, вернее, твои. Получили путевки. Путь-дорога у нас одна, ехать нам в Южноуральск, на завод, нас, молодых, заждались. А ты отступил, не хочу сказать сподличал, хотя было время и так я думала. Словом, комнату тебе обещали в Москве, место хорошее в главке. Ты, видишь, хотел сделать карьеру и остался в Москве.

Мне казалось, что то главное, во имя чего мы жили — перед нами, и мы с тобой на пороге новой жизни. А ты захотел своего, маленького благополучия, позабыв о том, что мы с тобой помечтали вдвоем.

Тебе, я это позже поняла, нужно было все показное, внешнее. Ты вот имя мое на всю жизнь на руке выколол, а из сердца вырвал легко. Ты, Гриша, эгоист, черствый, бездушный себялюбец. Говорю это тебе не потому, что хочу обидеть. Если в тебе еще осталась какая-то забытая чистая струна, она дрогнет и зазвучит. Прислушайся к ней, к этой струне.

Ты, говоришь, списался с директором нашего завода, послал анкету, хочешь бросить Москву, завод, на котором работаешь сейчас, и трудиться здесь, с нами.

Что я могу сказать? Хорошие инженеры всегда нужны, найдется работа и для тебя. Только вот, как бы тебе это сказать, Южноуральск — не Москва, здесь человек весь перед нами со всеми его думами. Если твой порыв искренний, — приезжай, если ты думаешь, что здесь легче сделать карьеру, — глупо, у нас на заводе нет недостатка в хороших, талантливых людях.

Народ у нас живет не замкнуто, людей любят. Места красивые. Природа такая, что хоть век живи — мало! Летом прямо из моего окна видно поросшую по склону липовым подлеском вершину Кабан-Тау, а ниже клубится парок над быстрой речкой Сакмарой. В степи дикие вишенники, розовый бобовник, ярко-желтая чилига. Воздух — не надышишься! Хорошие здесь места, и Кабан-Тау не чета нашей Ореховой горке.

Я было стихи начала писать, так полюбились мне здешние места. О работе говорить нечего: делаем сильные, умные машины, какие, сам знаешь, писать не буду.

Приезжай, Гриша, коли с сердцем, а без сердца людей мы не любим, да и кому они нужны такие?!

Моя жизнь, как ты знаешь, меня не балует: долго я тебя, как хворь, в сердце носила, выздоровела, полюбила человека хорошего, Семена Баскакова, вышла замуж. Жили мы хорошо три года, да… погиб Семен, убило его током на высоковольтной подстанции. Живу теперь одна с дочкой Светланой. Замуж не собираюсь.

Если ты, чего доброго, зная о смерти Семена, думаешь, что… Я тобой, Гриша, переболела, как корью, во второй раз корью не болеют. Дружить будем. Детство да юность мы вместе провели, хорошего было немало, вот в память этого и будем с тобой дружить.

Помни, Гриша, у нас тут коллектив крепкий, спаянный: если ты человек здоровый, если нам помочь хочешь, да и сам поучиться, — приезжай, а нет — подумай. Сорвешься из Москвы, комнату потеряешь, потом будешь жалеть.

Татьяна Баскакова

Южноуральск, Лесная улица, 7

Отложив в сторону голубой конверт, Каширин сказал:

— Да… Жизнь человеческая. — И после паузы: — Я слушаю тебя, Степан.

И по тому, как он это сказал, Никитин понял, что письмо Баскаковой тронуло его своей теплотой и искренностью.