Ольга Покровская - Останься со мной!

Я закрыла глаза и мысленно досчитала до пяти, привыкая к темноте. А когда снова открыла их, могла уже разглядеть очертания мебели, отливающие синим в темноте простыни и темную фигуру на противоположной стороне постели. Я быстро разделась. Подумав, оставила длинную, до бедер, футболку и скользнула под простыню.

Мне слышно было его размеренное дыхание, тепло его большого сильного тела ощущалось даже на расстоянии, разделявшем нас. От его близости, от невозможности прикоснуться покалывало в пальцах…

Мы, словно окоченев, неподвижно лежали по разным сторонам кровати, напряженно вытянувшись, стараясь занимать как можно меньше места, чтобы ненароком не коснуться друг друга.

На парковке затормозила машина. Хлопнула дверца, и чей-то веселый голос громко заговорил по-турецки:

– И что он тебе сказал? Не может быть!

Грохнул смех, кто-то щелкнул зажигалкой. Потом хлопнула дверь соседнего номера. Там включили радио. Несколько раз повторился припев какой-то попсовой песенки, потом увлеченно забормотал ди-джей.

Олег, должно быть, уснул, я же все лежала в темноте, разглядывая пересеченный голубыми полосами потолок.

А потом где-то в радиоэфире раздались знакомые аккорды, и голос – мой собственный голос – запел «Останься».

Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Нет, в самом деле, это же было очень смешно! Какое извращенное чувство юмора у судьбы! Песня, с которой когда-то все началось, которой я в тот вечер в посольстве заставила его обратить на меня внимание, смутила, рассердила, поставила в неловкое положение. Глубокая, драматичная, берущая за душу, которую я использовала, чтобы раздразнить Олега, а несколькими неделями позже – чтобы окончательно вскружить ему голову, заставить сбросить маску железного человека, сурового воина, не знающего обычных человеческих чувств, и открыться мне…

Эта самая песня издевалась теперь надо мной, словно высмеивая мою извращенную, вывернутую, никчемную, неуместную любовь.

Да, любовь, теперь, пожалуй, я могла назвать это ненавистное мне слово хотя бы про себя!

Да и могло ли у меня быть иначе?

Я ведь смертельно боялась этого чувства, впадала в панику от одной мысли, что смогу так подставиться под удар, сама создать для себя зону уязвимости. Я привыкла говорить себе, что я – единственная, кто мне нужен, и единственная, кто у меня есть. Я давно вытравила в себе все человеческое, понимая, что при моей работе какие бы то ни было неконтролируемые чувства не только не желательны, но и смертельно опасны.

Я просто хотела выжить, протянуть еще день-неделю-месяц на никогда не бывшем слишком доброжелательным ко мне белом свете…

Я пыталась защититься.

И теперь, когда оно обрушилось на меня, я оказалась к этому не готова. Я понятия не имела, что она может еще зародиться у меня в душе, пробиться чахлым зеленым ростком сквозь каменные плиты.

Я не знала, чем именно Радевич взял меня: может быть, своей неподкупной мрачноватой прямотой, сдержанностью и суровостью, наедине со мной оборачивавшимися такой принизывающей нежностью, что хотелось плакать, чуткостью и надежностью?

Одно я знала точно – то, что я чувствовала к нему, вот это выворачивающее наизнанку, тягучее, мучительное – это была любовь, черт ее возьми!

Любовь, которую я проморгала, профукала, предала…

Господи, что же должно было случиться в моей жизни, чтобы я научилась ценить мгновения, бесценные секунды бытия?

Что должно было произойти, что научило бы меня дышать полной грудью, любить и быть любимой? Почему по воле злого рока моя судьба сложилась именно так, что я ни на секунду не теряла внутреннего напряжения? Наверное, я так и не смогла поверить, что я – такая, какая есть, могу быть кому-то нужна…

В глубине души я считала, что не заслуживаю ничего большего, чем сомнительная «слава» группы Black cats. Ведь, по большому счету, только она на все сто процентов досталась мне заслуженно.

А может… может, все настоящее, вся моя истинная правда давно умерла тем осенним далеким днем? В новой же шкуре я не прижилась и поэтому не ценила ее ни на грош. И одиночество давно стало моим самым верным другом и единственным спасением…

И слова этой проклятой песни, выпетые моим проклятым голосом, звенели над нами, лежащими вытянувшись по струнке, чтобы, не дай бог, не прикоснуться друг к другу, как жестокая насмешка.

«Останься! Останься со мной!»

Из груди моей вырвался какой-то сдавленный звук – то ли смешок, то ли рыдание.