Алистер Маклин - Темный крестоносец [Черный сорокопут Черный крестоносец]

Так и случилось. После почти получаса путешествия на четвереньках, во время которого я ничего не видел и не слышал и все с большей симпатией вспоминал низших представителей животного царства, обреченных на передвижение таким образом, луна неожиданно снова вышла из-за облаков. И на этот раз я кое-что увидел.

Менее чем в тридцати ярдах был забор. Мне доводилось видеть такие заборы, и они совсем не похожи на те, которые огораживают английские лужайки. Я их видел до этого в Корее, вокруг лагерей для военнопленных. Этот состоял из девяти рядов колючей проволоки, высотой более шести футов, наверху выгнутый наружу. Он выходил из непроницаемой черноты ущелья с вертикальными стенами в теле горы и пересекал долину в направлении к югу.

Ярдах в десяти за этим забором находился еще один — точная копия первого, но мое внимание привлекли не заборы, а группа из трех человек, находящихся за вторым из них. Они стояли рядом и разговаривали, как мне показалось, но так тихо, что я ничего не слышал. Один из них зажег сигарету. На них были белые парусиновые брюки, береты, краги. К поясу приторочены патронташи, на плечах винтовки. Вне всякого сомнения, это были матросы Королевского флота.

К этому времени мой рассудок отключился. Я устал, вымотался окончательно, не мог больше думать. Будь у меня время, я бы, возможно, мог придумать парочку разумных объяснений того, почему на этом Богом забытом фиджийском острове я вдруг наткнулся на троих британских матросов, но к чему эти усилия, если все, что мне нужно сделать, это подняться на ноги и спросить у них. Я перенес вес с локтей на кисти рук и приготовился вставать.

В трех ярдах впереди меня зашевелился куст. Шок инстинктивно ввел меня в невольное состояние неподвижности. Ни один из древних экспонатов, добытых профессором, не смог бы сравниться со мной по степени окаменелости. Куст слегка наклонился к соседнему кусту и прошептал что-то так тихо, что я в пяти футах ничего не услышал. Но они наверняка услышали меня. Сердце заколотилось словно отбойный молоток. В ушах застучало с той же силой. И даже если они меня не слышали, то почти наверняка ощущали вибрацию, которая передавалась от моего тела земле. Я ведь был так близко. Сейсмограф мог бы уловить мои колебания даже в Суве. Но они ничего не слышали и ничего не ощутили. Я снова опустился на землю, словно игрок, бросающий на сукно последнюю карту, на которую поставлено все состояние. Про себя я отметил, что сказки о том, будто для жизни необходим кислород, придумали доктора. Я полностью прекратил дышать. Правая рука моя болела, я видел, как под лунным светом блестят костяшки пальцев, сжимающих нож,— словно полированная слоновая кость. Потребовалось сделать волевое усилие, чтобы хоть немного ослабить хватку, но все равно я продолжал цепляться за ручку ножа крепче, чем за что-либо в жизни до этого.

Прошло семь или восемь эпох. Постепенно морская охрана, которая, как и во всем мире, вольно трактует свои обязанности, разошлась. Мне показалось, что они исчезли, пока я не понял, что темное пятно на фоне склона — хижина. Прошла минута, и я услышал металлическое клацанье и гуденье разжигаемого примуса. Куст передо мной вновь зашевелился. Я перевернул нож в правой руке так, что он торчал лезвием вверх, а не вниз, но куст не свернул в мою сторону. Он бесшумно пополз вдоль проволоки, по направлению к другому кусту, ярдах в тридцати, и я заметил, как тот куст, в свою очередь, зашевелился при его приближении. Этой ночью здесь было полно живых кустов. Я передумал спрашивать у охранников, что они здесь делают. Как-нибудь в другой раз, возможно. Сегодня мудрый человек лег бы в постель и неспешно поразмышлял.

Если бы я смог добраться до постели не разорванным на куски собаками или не зарезанным одним из китайцев Хьюелла, я бы кое о чем поразмышлял.

Мне удалось добраться до дома в целости. Всего на это ушло девяносто минут, причем сорок пять из них — на первые пятьдесят ярдов, но мне это удалось.

Было около пяти утра, когда я приподнял штору со стороны моря и пролез в дом. Мари спала, и будить ее не было причин. Дурные новости могут и подождать. Я смыл с лица гуталин над тазиком в углу комнаты, но чувствовал себя слишком усталым, чтобы перебинтовать руку. Я слишком устал даже для того, чтобы поразмыслить. Забравшись в постель, я заснул в тот же момент, как голова коснулась подушки. Даже если бы у меня была дюжина рук и каждая из них разрывалась от боли так же, как моя левая, не думаю, чтобы я проснулся этой ночью.