Алистер Маклин - Темный крестоносец [Черный сорокопут Черный крестоносец]

Я не ожидал обнаружить там что-нибудь необычное и не обнаружил. Но зато нашел то, что искал: ящик для ножей. У Томми была восхитительная коллекция больших ножей, отточенных, как бритва. Я подобрал себе одного красавца: треугольной формы, длиной в десять дюймов, зазубренный с одной стороны, с другой — гладкий. От ручки шло лезвие шириной у основания в два дюйма, сходя постепенно на нет. Острие было заточено, словно хирургический ланцет. Это было лучше, чем ничего, куда лучше, чем ничего. Если угодить между ребер, то даже Хьюеллу не покажется, что его решили пощекотать. Я аккуратно обернул нож в тряпку и сунул под ремень.

Внутренняя дверь кухни, выходящая в центральный коридор, была из дерева, видимо, для того, чтобы в дом не проникали кухонные запахи. Она открывалась внутрь, на смазанных маслом петлях из кожи. Я вышел в коридор и встал там, прислушиваясь. Напрягать слух не пришлось. Сказать, что профессор спал тихо, как мышка, было никак нельзя, а источник храпа, комнату с открытой в коридор дверью, футах в десяти от меня, было совсем нетрудно обнаружить. Где спал слуга-китаец, я не имел представления. Как он выходил из дома, я не видел, значит, он должен находиться в одной из других комнат, а в какой именно, мне меньше всего хотелось выяснять. Мне он показался молодым человеком, который спит очень чутко. Я надеялся, что аденоидная оркестровка профессора прикроет любой шум с моей стороны, по тем не менее прошел по коридору до двери гостиной, словно кошка, крадущаяся за птичкой по солнечному лужку.

Благополучно преодолев дистанцию, я закрыл за собой дверь без единого звука и шороха. Тратить время на осмотр комнаты не стал. Я знал, что мне нужно, и сразу направился к большому двухтумбовому письменному бюро. Даже если бы, сидя в плетеном кресле этим утром, я не заметил, куда ведет поблескивающая сквозь солому медная проволока, нюх безошибочно привел бы меня сюда: едкий, хотя и слабый запах серной кислоты ни с чем нельзя спутать.

В большинстве случаев тумбы таких бюро заняты рядами выдвижных ящиков, но бюро профессора Уизерспуна представляло собой исключение. Каждая тумба прикрывалась одной дверцей, причем ни та, ни другая не были заперты. Да и не от кого было запираться, видимо. Я сначала открыл левую дверцу и посветил внутрь топким лучом фонаря.

Ящик был большим: тридцать дюймов в высоту, восемнадцать в ширину и не менее двух футов глубиной. Он был забит свинцовыми аккумуляторами и сухими батареями. На верхней полке находилось десять аккумуляторов, большие ячейки по 2,5 вольта, соединенные последовательно. Ниже размещались восемь сухих элементов «Ексайд-120», включенных параллельно. Достаточно питания, чтобы послать сигнал на луну, если у старика есть радиопередатчик.

И радиопередатчик у старика был. Он помещался в тумбе с другой стороны и занимал целиком весь ящик. Я кое-что смыслю в приемниках и передатчиках, но эта металлическая серая глыба с множеством ручек настройки, тумблеров и кнопок была мне совершенно незнакома. Внимательно вглядевшись в клеймо изготовителя, я прочитал: «Куруби — Санкова радиокорпорация, Осака и Шанхай». Мне это говорило не больше, чем несколько китайских иероглифов, нацарапанных ниже. Длины волн и наименования станций были обозначены и по-китайски, и по-английски. Передатчик настроен на Фучжоу. Наверное, профессор Уизерспун принадлежал к числу заботливых хозяев, которые разрешают своим соскучившимся по дому рабочим поговорить с родными в Китае. А может быть, и нет.

Осторожно прикрыв дверцу, я приступил к осмотру верхней части бюро. Профессор, видимо, предполагал, что я его навещу, так что даже не потрудился опустить верхнюю крышку. Спустя пять минут, после тщательного обследования, я понял, почему он это сделал. В верхних ящичках и ячейках бюро не было ничего достойного внимания. Я уже решил плюнуть на все и сворачиваться, когда мне в глаза бросилась, пожалуй, самая заметная вещь на столике бюро — блокнот в кожаном переплете с листками, проложенными папиросной бумагой. Между обложкой блокнота и промокашкой был вложен листок тонкой пергаментной бумаги.

На нем были отпечатаны шесть строчек — двойное, через дефис, название, за ним цифры. Восемь цифр в каждом случае. В первой строке значилось: «Пеликан-Такишмару 20007815», во второй: «Линкьянг-Гаветта 10346925» и так далее, в оставшихся четырех строках такие же бессмысленные названия и комбинации цифр. Потом следовал пропуск шириной в дюйм, и еще одна строка: «Каждый час 46 Томбола».