Александр Сердюк - Разглашению не подлежит

Рядом с Козловым в мягком гостиничном кресле развалился полковник. Форма-военного летчика. Недавний гитлеровский ас обшаривает Козлова нагловатым взглядом. Он, вероятно, догадывается, что этот немецкий капитан - не немец. Смотрит долго-долго.

Потом спрашивает:

- Русиш?

- Да, русский.

- Карашо! - Он произносит это слово точ-по так же, как произносил его Трайзе.- Русиш дойче официр. Гут!

Да, ему доставляет удовольствие видеть русского офицера среди немецких военнопленных. Вроде как товарищи по оружию. Войну прошли в одном строю… Что было бы с этим асом, если бы он узнал правду? Как бы тогда посмотрел на своего соседа?

Полковнику хочется беседовать с русским. Он спрашивает у своих коллег, не сможет ли кто быть переводчиком. Знаток русского языка нашелся. Он передает Козлову извинение гитлеровца:

- Вы помогали нам, вы надеялись на нас, а мы вас так подвели! Очень некрасиво, очень. Кто знал, что кончится поражением… В России трудно воевать: зимой лютые морозы, весной и осенью, непролазная; грязь, дожди. Лето короткое. Блицкриг не получился, дальше уже не то… Конечно, могло быть и наоборот. Но немцам изменила фортуна. Ведь у нас было столько побед!

После этой фразы ему хочется помолчать, вспомнить победы Германии. Наверное, в каждой из них есть и его доля. Наверное, и он сбрасывал бомбы на города Франции, Бельгии, Польши, Англии. Да мало ли стран, над которыми кружили фашистские стервятники!

- Слава богу,- произносит он после продолжительной паузы,- что мы попали к американцам. Большевики уже повесили бы нас, а эти не тронут. Все будет хорошо. Возможно, они еще сами перегрызутся… Американцы с большевиками.

Это сокровенная мечта полковника. Он надеется, что будет именно так. Он хочет, чтоб было так.

Слушать фашиста больше невмоготу. Козлов выискивает в зале другое местечко, куда можно было бы перекочевать. Он уже поднимается со стула, как вдруг в дверях появляется худощавый рослый француз. Он объявляет, что пленные офицеры должны спуститься во двор и там построиться.

Полковник смотрит на золотые, в тонком корпусе наручные часы, словно у себя в штабе, где все регламентировано, и первым следует за французом. Он исполнителен и пунктуален. Как старший по званию, он знает, что другие - по крайней мере, так должно быть - будут делать то же, что и он.

Ас останавливается там, где указал ему француз, бросает на свое новое начальство полный презрения взгляд и, повернувшись налево, щелкает каблуками. Пленные строятся медленно, неохотно, и французы начинают покрикивать: «Шнель! Шнель!» Потом их начальник обходит строй, пальцем отсчитывает по тридцать человек, приставляет к каждой группе конвоиров. А к гостинице уже подъезжают американские «студебеккеры».

Козлов попадает в одну машину с полковником-асом. Но теперь у немца другое настроение, и он всю дорогу молчит. Вдобавок сразу же за городом американский шофер остановил «студебеккер» и залез в кузов. Ему нужны приличные часы. Разумеется, никому не хотелось расставаться с часами, а особенно полковнику. Тем не менее шофер дал ясно понять, что церемониться он ни с кем не намерен. Полковнику придется отдать свои часы, ведь они у него золотые и лучшей швейцарской фирмы…

Машины идут на запад. Что ж это, обмен любезностями? Французы были в плену у немцев, немцев везут к французам. Пожалуй, так. Хотя впереди не Франция, а Бельгия, не ехать-то все-таки придется во Францию.

Железнодорожная станция в Намюре. Прежде чем ссадить с машин военнопленных, американские солдаты теперь более тщательно проверяют их карманы. А чтобы эта операция не вызвала возражений, у каждого наготове автомат. То на одной, то на другой машине слышатся повелительные окрики.

Немцев не жалко, они сами умели делать это не хуже. Но союзники!.. Не хотелось иметь союзниками таких мародеров. Да они, собственно, и воевали лишь ради выгоды. Народы Европы платили за свободу кровью, они - долларами.

Путь от Намюра по железной дороге. Вагоны открытые, на перегонах прохватывает свежий весенний ветер. Едва переехали французскую границу, начались «горячие» встречи. В пленных летели тухлые яйца, камни. Народ не скрывал своих чувств к гитлеровцам.

Сгрузили примерно в сотне километров от Парижа. Ночь. Обнесенное колючей проволокой поле. Бьют в глаза прожекторы. Покрикивают часовые. Прислушался Александр Иванович - наша, до боли родная, русская речь. И еще никого не видел, ни с кем не говорил, но вдруг так защемило в душе, и слезы, счастливые слезы радости выступили на его глазах.