Александр Надеждин - Ахиллесова пята

– Само собой, – подхватил напарник. – Будь на нашем месте какие-нибудь тупые бездушные чинуши, сразу бы – на официальную повестку, на допрос. И пошла канитель – разговоры, слухи, сплетни. Тут будь даже чист и прозрачен, как «Баккара» [32], все одно клякса уже сидит и три ее не три – бесполезно. Все равно потом кто-нибудь когда-нибудь да брякнет, в самый неподходящий момент: а помните, Бореля тогда в контрразведку тягали? Тут дело темное. А в нужный момент, для себя, естественно, и начальству о том напомнит, чтоб не забывало.

– Поэтому-то мы и держим все эти квартиры конспиративные, – снова подхватил эстафету Годено. – Чтоб, в случае нужды, встретиться здесь с человеком. Поговорить. Тихо, спокойно. Без нервотрепки.

– И без казенщины, – подсказал Верней.

– И без казенщины. По-человечески. По-свойски. Выяснить все, так сказать, недоразумения. Разобраться. В конце концов, мы же друг другу не враги. Нормальные добропорядочные граждане. Одной и той же страны. – Сделав последнюю затяжку, Годено, наклонившись вперед, старательно затушил окурок в стоящей посередине круглого столика тусклой бронзовой пепельнице и после этого снова поднял взгляд на объект своего воздействия. – Ну ведь так?

Объект, как бы в подтверждение этих слов, а также того, что все услышанное ранее принято им к сведению, медленно и задумчиво трижды кивнул головой. На самом деле он чувствовал себя довольно скверно, если не сказать – просто гадко. У него не было ни малейшего желания вступать с этими типами в какую-либо дискуссию. Привели его сюда, ну что ж, пусть спрашивают, что их интересует, он ответит. А так, лясы точить, это уж... увольте. В то же время он почти физически ощущал, как его волю, его сознание и даже все его чувства начинают обвивать холодные липкие щупальца какого-то спрута, сопротивляться которому было абсолютно бессмысленно. Он понимал, что все эти доброжелательные по форме и пустые по содержанию разговоры не больше, чем обычная тактика. Тактика охотника, целеустремленно и тщательно загоняющего обреченного зверя в заранее подготовленную для него ловушку или капкан. И охотники сами, похоже, понимали, что он это понимает, и все равно продолжали играть в эту игру, то ли в силу какой-то давно укоренившейся привычки, то ли ради самой игры, из любви к искусству. Борель чувствовал, что он внутренне, что называется – морально, уже практически полностью смирился с происходящим и находится сейчас в безграничной власти этих людей, за что, естественно, не мог в глубине души не презирать самого себя. Поэтому-то он и хотел как можно дольше растянуть возможность сохранять молчание как последний бастион своей уже выкинувшей белый флаг независимости, что было довольно сложно в условиях все более и более увеличивающегося интервала повисшей в воздухе паузы. В поисках спасения он перевел взгляд на гравюру с неопознанной им мечетью и принялся ее сосредоточенно разглядывать.

– Знакомый пейзаж? – поинтересовался Годено. И после того как Борель, так же молча, с гримасой сомнения на лице, покачал головой, пояснил:

– Так называемая алебастровая мечеть Мухаммеда Али в каирской Цитадели. Не бывали? В тех краях. – Получив новый отрицательный ответный импульс, Годено оптимистично заметил: – Ничего, у вас еще все впереди. В таком возрасте настоящая карьера дипломата еще только начинается.

– Если до той поры не успеет закончиться, – с одной стороны, как бы между прочим, а с другой, достаточно выразительно добавил Верней и пояснил: – Не начавшись. Тут ведь не угадаешь.

– Умный человек всегда должен стараться угадать, – немного назидательным тоном возразил его старший товарищ. – Разумеется, это вовсе не означает, что у него это получится с самого первого раза. Я вот сейчас вспоминаю. Одно выражение известное. – Годено продекламировал немного пародийным тоном: – Умный человек тот, кто умеет исправлять свои ошибки, мудрец же тот, кто их не совершает. Что ж, звучит, конечно, красиво. Где они только, эти мудрецы. Нет, может, где-нибудь и сидят, в какой-нибудь келье, за семью замками, не высовывая наружу носа. Как какой-нибудь, понимаешь, Спиноза. Или Кант. Критикуют... чистый разум. А человек, который действует, не может не ошибаться. Это жизнь, каждый новый опыт уникален и, увы, неповторим. – Он в этот раз, уже, наоборот, словно человек, бредущий наугад в поисках истины и обращающийся за подтверждением своих предположений к лицу более сведущему и компетентному, вопросительно посмотрел на Бореля. – Ну ведь так?