Чингиз Абдуллаев: Адаптация совести

— Молодец, — во второй раз произнес Резунов.

— И вы еще угрожаете человеку, который обречен провести остаток жизни в тюремной камере? Вам не стыдно?

— Не стыдно. Я видел убитых вами женщин. И знаю, какое горе вы приносили в каждую семью, в каждый дом. Мне трудно будет забыть это.

— Ах, вы еще и моралист… Странно. При вашей профессии «охотника» можно быть и более выдержанным человеком.

— Я не моралист, просто констатирую факты. И насчет Дронго. Надеюсь, что мне удается оправдывать эту кличку и делать ее крайне неприятной для преступников всех мастей. Один мой «заклятый друг» однажды написал мне, что Дронго — всего лишь птица, пожирающая фекалии крупных животных. Очевидно, под крупным животным он понимал прежде всего себя. Я не обиделся. Если тебе пишут подобную гадость, значит, ты на верном пути.

— Остается позавидовать вашей выдержке, — ровным голосом произнес Баратов, — и поблагодарить вас за то, что приняли мое предложение. Вы ведь независимый эксперт и вполне могли отказаться. Хотя я был уверен, что вы не откажетесь. С одной стороны, на вас насядут бывшие коллеги и друзья, а с другой — вами будет двигать обычный человеческий интерес, ведь вам будет любопытно узнать, что я за человек и каков изнутри. Ведь вы не поленились лично прилететь за мной в Пермь, чтобы поговорить со мной за минуту до моего ареста.

— Не каждый день встречаются убийцы, имеющие целую идеологическую платформу под своими преступлениями, — ответил Дронго, — или я ошибаюсь?

— Не ошибаетесь. Я действительно убежден, что мои преступления не столь ужасны, как те, что совершают грабители, воры или обычные садисты. Хотя бы потому, что мне нравились эти женщины и я нравился им. Заметьте, что я никого не тащил в кусты, не склонял к встречам силой или обманом. Все приходили по добровольному согласию.

— Ну да, вы их сначала обманывали. А потом уже тащили в кусты, как было в Павловске, или в заброшенный дом, как в Уфе, или в подвал соседнего дома, как в Челябинске. И только потом насиловали и убивали.

— Не будем о грустном, — предложил Баратов. — Нас ведь наверняка записывают, и прямо сейчас за нами следят человек пять или шесть. Подозреваю, что среди них может быть и ваш коллега — известный психоаналитик профессор Гуртуев. Профессор, добрый день! — Он поднял руку и помахал как раз в ту сторону, где за стеной действительно сидел Казбек Измайлович. Гуртуев почувствовал себя неуютно; он даже поежился, увидев, как убийца смотрит на него в упор и машет ему рукой.

— Неужели он может нас видеть? — спросил Гуртуев.

— Он блефует, — сквозь зубы ответил Тублин, — просто ему нравится подобное поведение. Знает, что до суда мы его и пальцем тронуть не можем, чтобы он там был в порядке и давал показания. Иначе ему давно бы ребра переломали и заставили отвечать на все наши вопросы.

— Это не метод, — возразил Казбек Измайлович. — Он во всем признается, а потом на суде откажется ото всех показаний. И еще продемонстрирует свои сломанные ребра.

— Тогда лучше всего вкатить ему лошадную дозу «сыворотки правды», — предложил Тублин, — и он начнет вспоминать даже такие подробности, о которых не помнит.

— В этом случае вы его просто спасете от суда, — предупредил Гуртуев. — Сделаете из него настоящего психопата — и любая независимая экспертиза признает его невменяемым. Вы действительно хотите освободить его от судебной ответственности?

Тублин отвернулся и пробормотал какое-то ругательство. А в соседней комнате Баратов продолжал ерничать.

— И, наверное, рядом с ним два наших доблестных полковника, — говорил он, — Резунов из милиции и Тублин из ФСБ. Они даже чем-то неуловимо похожи друг на друга. Привет, полковники! Можете не сомневаться, что скоро получите генеральские звезды. За такого зверя, как я, их вполне могут дать. Оба меня так истово ненавидят, что я даже им немного завидую. Такое забытое чистое чувство ненависти.

— Сукин сын, — прошипел Резунов.

— Мы его, оказывается, должны любить, — зло добавил Тублин.

— Зачем вы меня позвали? — спросил Дронго.

— Хотел с вами переговорить, — признался Баратов, — с этим быдлом мне разговаривать просто неинтересно. А вы — человек думающий, творческий, любознательный. Мне показалось, что будет правильно, если я поговорю именно с вами.

— О чем?

— Обо всем. О жизни, о моей судьбе, о наших отношениях. Ведь вы сюда пришли именно для того, чтобы понять, каким образом я столько лет притворялся интеллигентным человеком, был директором института, любимцем всех наших женщин — а их у нас было почти три четверти всего состава сотрудников. Даже сейчас они наверняка не верят, что их директор такой сексуальный маньяк. Я не позволял себе на работе ни одного лишнего слова, ни одного жеста, ни малейшего намека на близость. И в секретарях держал пожилую женщину.