Дэвид Игнатиус - Банк страха

Наступило долгое тягостное молчание, после чего Лина ответила каким-то каркающим звуком, чуть слышно, словно придавленная страхом:

— Не могу.

Хофман положил ей руку на плечо, но она отшатнулась.

— Вы уверены? — спросил он.

— Да. — Ее взгляд беспокойно шарил по тротуару — не видит ли их кто.

— Где Пинта? — спросил Хофман. — Он все еще работает у Хаммуда?

Она кивнула почти незаметно.

— Могу я еще раз с вами увидеться?

— Нет, — ответила она, — не надо этого.

Хофман немного помолчал, потом достал из кармана визитную карточку.

— Здесь мой адрес и телефон, — сказал он. — Если вам когда-нибудь что-нибудь понадобится, позвоните. Может быть, я смогу помочь.

Он взглянул на ее прекрасное лицо, застывшее в отчаянии. Волнуясь, она была еще красивее. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он наклонился к ней и хотел поцеловать. Она резко отстранилась и схватилась за ручку двери.

— Нет, — сказала она. Потом открыла дверь и пошла к дому. Хофман ждал, не оглянется ли она, но она не оглянулась.

В понедельник утром Лина Алвен решила прийти на работу пораньше, словно ее прилежание могло исправить ошибку, совершенную ею на вечеринке у Дарвишей. Все воскресенье она убирала свою квартиру, стараясь ликвидировать малейшие следы каждодневного беспорядка. На спинку ее кровати с детства были посажены чучела животных. На туалетном столике стояла галерея фотографий их семьи, в том числе общий снимок на пляже в Акабе, где они строили замки из песка, — целую жизнь тому назад. В столовой над газовой плитой висел большой плакат с изображением ворот Иштар в Вавилоне, желтые и серые изразцы которых кропотливо реставрировали немецкие археологи. У нее даже был портрет Правителя — в туалете, на случай, если придут люди Хаммуда.

Быстро одевшись, Лина проехала две остановки на метро до Ланкастер-Гейт, откуда она ходила в офис коротким путем через Гайд-парк. Было холодное, ясное утро, на небе ни облачка, только высоко-высоко виднелись тонкие следы реактивных самолетов. Солнце подействовало на Лину как дезинфекция, стерев из памяти все лишнее. В глубине кошелька у нее все еще лежала визитка Хофмана. Войдя в парк, она остановилась около урны, чтобы выкинуть ее, но побоялась, что кто-нибудь увидит, а потом выудит ее из мусора. Визитка осталась лежать в отделении для бумаг. Ладно, хватит и того, что сегодня она выглядит заслуживающей доверия, чистой, умытой солнцем.

Лина прошла по лужайке мимо белоснежной статуи работы Генри Мура, где летом встречались геи и угощали друг друга сигаретами; дальше — к мосту через Серпентайн. К берегу причалила флотилия уток в ожидании, что кто-нибудь накидает им хлебных крошек. За прудом стояла статуя Питера Пэна с трубкой в руке, готового увести лондонских детей в Страну Никогда. Типично английская выдумка! Если бы эту историю сочинили в Ираке, Питер Пэн кончил бы свои дни, работая на капитана Хука.

Возле галереи Серпентайн был припаркован белый «порше» — красные кожаные сиденья, откидной верх, на переднем щитке — ящичек для женской губной помады. Лина остановилась полюбоваться машиной. Это была, пожалуй, ее самая большая мечта: она часто представляла себе, как накопит деньги, в один прекрасный день купит «порше» и поедет в Суррей, или в Котсуолдс, или еще в какую-нибудь Страну Никогда со скоростью сто миль в час; глаза защищены темными очками, шелковый шарф полощется на ветру; по дороге она подсаживает мужчину и, если он ей не нравится, выкидывает его вон. Женщина в «порше» имеет вес в обществе. Она — объект желания, но высокая скорость позволяет ей избегать неприятностей. В «порше» на дороге — как на высоком каблуке в компании. Вот только стоит он дорого. Лина понимала, что если перестанет работать у Хаммуда, то о «порше» может забыть. Вместо этого она попадет в общий котел с другими арабскими девушками и будет «кхош бинайя» — «хорошая девочка», которая только и умеет, что вести себя как девственница, даже не будучи ею, и ловить мужа. Эта мысль была невыносимой.

Лина уже почти дошла до Найтсбридж. Она взглянула направо на неуклюжий пьедестал Мемориала Альберта — маловыразительный кирпично-красный монумент достойному викторианскому мужу. Эта статуя напомнила Лине об отце. В последние годы перед смертью, постаревший и апатичный, господин Алвен целые дни проводил в Гайд-парке, читая арабские газеты и размышляя о своей деловой никчемности. Неумение делать деньги было самым большим недостатком ее отца; Лина подозревала, что в этом корень ее нынешних трудностей. Господин Алвен был умным, развитым человеком, сторонником арабского просвещения; он посылал дочь в американские школы в Аммане и Дамаске, а потом в Лондонский университет, восторгался любой завоеванной ею академической наградой, как своей собственной. Но он отказывался понимать, что его любимый век просвещения заканчивается. Настали времена, когда самые тупые и отсталые из арабов — бедуины из пустыни — стали покупать и продавать образованных арабов, как верблюдов. Иракцами, когда-то самым ученым из исламских народов, управляла шайка головорезов и насильников. А англичане и американцы, миссионеры прогресса, зажегшие этот факел, простирались ниц и перед бедуинами, и перед головорезами.