Виктор Давыдов - Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

— Ну-ка, давай погромче, чего ты там бормочешь, — накинулся на него Клюев. — Из-за какого такого случая?

«С этим надо ухо востро держать, палец дашь — всю руку откусит», — подумал Сергей.

— Ну… позавчера ночью у них на квартире хотели арестовать комбрига Ласточкина.

— Что значит — хотели? — насторожился Клюев.

— Застрелился он.

— Они что же, знакомы были? Встречались? — Клюев уже почуял вырисовывающуюся перспективу.

— Да так, наверное, по-соседски. Я не знаю.

Клюев откинулся на спинку скамьи, и лицо его приобрело жесткое выражение.

— Да, Рублев, — протянул он. — Как же ты нам-то ничего не сообщил? Не доложил, так сказать.

— А чего докладывать-то? — как в воду глядел Сергей, когда вспомнил пословицу про «вострое ухо».

— Вот, полюбуйтесь, Владимир Тимофеевич, и это называется комсомолец! Это же вопиющая политическая близорукость. Буквально сегодня поставлю вопрос, пусть почистят этого «элемента» на комитете комсомола.

— Успокойся, Дмитрий Ильич, ну какой он «элемент»? Мы же сегодня первый день как на работу после праздника вышли, у него и времени не было…

— А ты его, Владимир Тимофеевич, не защищай, я гляжу, добренькие все стали… Он утром должен был в партком прийти и все как есть рассказать. Да еще Глебова с собой привести. Вот как должен был поступить настоящий комсомолец! Ладно, с ним мы еще разберемся, а сейчас пошли, надо партком быстренько собрать, обсудить этот факт.

— Дмитрий Ильич, а может, я пообедать успею? Я быстро, — у Ярцева была язва желудка, и он старался придерживаться режима.

— Можно вас, товарищ Ярцев, — Клюев взял коллегу за локоть и увлек за собой. Отойдя от Сергея на порядочное расстояние, он впился глазами в Ярцева: — Я тебе, товарищ Ярцев, буквально так скажу: замечаю в тебе какую-то интеллигентскую мягкотелость. Ты что, не понимаешь, что произошло?

— А что произошло? Ну, пригласили парня на Лубянку, мало ли зачем?

Клюев только отмахнулся от последних слов Ярцева:

— Ну, ладно, хватит дискуссии разводить. Через полчаса жду в парткоме и надеюсь на твою принципиальную позицию.

А Глебов в это время и не подозревал, какие страсти кипели на заводском дворе. Сержант Беспалый привез его в Главное управление госбезопасности и провел в свой кабинет. Капитан был занят, и Михаилу пришлось подождать несколько минут. Пытаясь скрыть волнение, он старался думать об Анюте, о производственных делах на заводе, но так или иначе сознание разворачивало его мысли в одном направлении. Он прекрасно понимал, зачем, по какой причине его вызвали сюда, в наркомат внутренних дел, но был настолько уверен в себе, в своей абсолютной непричастности к случившемуся, что волнение его не выходило за рамки естественного. Хотя слухи о посещении учреждения, в которое его привезли, ходили всякие…

Беспалый что-то писал, когда зазвонил телефон. В следующую минуту Глебов в сопровождении сержанта шел к начальнику отделения. Когда открылась дверь, парень, помимо своей воли, глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду. Но после первых вопросов, заданных хозяином кабинета, волнение ушло само собой. Как и предполагал Михаил, после общих вопросов о семье и работе, капитан перешел к вопросам, касающимся знакомства его и его родителей с погибшим комбригом, контактов с ним в первомайский вечер. Глебов охотно рассказал об участии комбрига в молодежном застолье, особо подчеркнув, какой вдохновенный тост произнес военачальник. Рассказывая, он снова ощутил возникшее в тот вечер чувство гордости за армию, за ее командиров, за их преданность великому вождю. И он счел необходимым поведать товарищу Свиридову об этих его чувствах. Как жаль, сказал он, что эти положительные эмоции куда-то улетучились с выстрелом Ласточкина. При этом Михаил ни словом не обмолвился о жаркой дискуссии вокруг их с Сергеем желания отправиться в Испанию добровольцами, а также о браунинге, обнаруженном им в кармане командирской шинели. Глебов никогда раньше не подвергался допросам в органах, но он был достаточно умен, чтобы не дополнять свою откровенность этими двумя сюжетами.

В разговоре возникла короткая пауза. Парень все больше нравился Свиридову. Искренен, держится спокойно, уверенно. Хорошо воспитан, с развитой речью, чувствуется высшее образование. Сам кандидат в члены партии, плюс отец — старый партиец, а это немаловажно. Есть, есть резон присмотреться повнимательнее. «Но этот неприятный осадок от трагического вечера надо обязательно попытаться нейтрализовать», — как опытный психолог подумал Федор Ильич. Многозначительно взглянув на Беспалого, который записывал вопросы-ответы, он велел тому вернуться в свой кабинет и оформить разговор официальным объяснением понятого Глебова. Дождавшись, когда сержант уйдет, он вернулся к реплике Михаила о том, как чувство гордости того за Красную Армию после выстрела сменилось непроходимым чувством горечи. Свиридов особо подчеркнул, что, несмотря на наличие изменников и шпионов в рядах высшего командования РККА, армия стала только крепче, освободившись от этой скверны, и так далее. В общем, он говорил то, в чем сам сомневался, но в чем у рядовых советских людей не должно быть никаких сомнений. Он не помнил, когда и от кого услышал выражение о том, что мощь всякого верования оказывается надломленной в тот момент, когда оно отрекается от своей непогрешимости. А он верил в светлое будущее молодого советского государства. Да, труден путь, да, на нем все время встречаются разные заторы и засоры, но идти надо. Ибо если остановимся, тогда конец всем надеждам. Поэтому он будет идти вперед и вести за собой тех, кого одолевают сомнения, как вот этого парня, сидящего напротив. Он взглянул на Михаила и неожиданно оборвал себя на полуслове.