Богомил Райнов: Большая скука

Ради ясности начальник мой старается быть немногословным и обходится без всяких пояснений. Он нисколько не сомневается, что я сам все прокомментирую, как надо. Прежде чем стать генералом и очутиться в этом кабинете, шеф провел немало операций. И ему, человеку бывалому, хорошо известно: как бы детально ни разрабатывалась операция, жизнь все равно внесет в нее свои поправки.

— Вот и все, — произносит генерал час спустя, как бы давая понять, что теперь слово за мной.

Мне и без того ясно, что это все и что дальнейшие разговоры излишни, тем не менее я задаю несколько вопросов, на которые, как и следовало ожидать, генерал отвечает предельно исчерпывающе: «Об этом у нас никаких данных нет», «Проверишь на месте», «Нет, ничего не известно».

Этими неуместными вопросами и ограничивается мое участие в действии, если не считать того, что я здорово надымил в кабинете. Дождавшись, пока я прикончу последнюю сигарету, пятую по счету, шеф встает.

— Может, в этот раз не обязательно было бы посылать именно тебя, но Станков сейчас за границей, а Борислав уезжает по другому делу. — Замечание не совсем в стиле генерала, но дешифровать его некогда, потому что он уже протянул мне руку и несколько шире, чем обычно, раскрыл свои голубые глаза.

— Желаю успеха, Боев!

На виду у секретарши я сталкиваюсь с только что упомянутым Бориславом.

— Ты что, уезжаешь? — спрашивает он, поворачиваясь спиной к окну, у которого, вероятно, долго скучал.

— А ты? — спрашиваю в свою очередь, чтобы отбить у него охоту задавать ненужные вопросы.

Секретарша встает и уходит в кабинет генерала.

— Что ж, вполне возможно, что мы где-нибудь встретимся в этом необъятном мире, — бросает Борислав, догадавшись, что к чему.

— Если даже и встретимся, выпить по рюмочке нам с тобой все равно не придется. Как в святом писании: повстречались они и не узнали друг друга.

Борислав хочет что-то сказать ответ, однако у меня нет времени разговаривать на свободные темы, поэтому я машу на прощанье рукой и ухожу. Соответствующая служба вручает мне необходимые материалы, и я трогаюсь в обратный путь по длинному прохладному коридору. Сотни людей проделывают этот обратный путь с чувством облегчения, досады или с легким нетерпением — они возвращаются к родному очагу, к детям, в мир личных забот. Со мной же дело обычно обстоит совсем иначе: этот коридор всегда уводит меня в новые места, в неведомые города, к незнакомым людям, после чего я попадаю в весьма сложные ситуации. И всякий раз, когда я, спускаясь по лестнице, киваю козыряющему мне милиционеру, в голове моей шевелится идиотская мысль: что, может быть, я иду по этим ступенькам в последний раз, что, сам того не подозревая, ухожу туда, откуда нет возврата.

Просыпаюсь в дремучем сосновом бору. У меня такое чувство, будто мой отдых на берегу моря прервали только для того, чтобы я еще некоторое время побыл в горах. Словно по предписанию врачей, которые любят давать советы, поскольку им это ничего не стоит: «Двадцать дней проведете на море, а затем отправитесь в горы». Сон покидает меня окончательно, и я понимаю, что я вовсе не в Рильском монастыре. Поезд с мерным перестуком пробирается по крутым склонам гор, мимо пробегают сосновые леса Словении. И хотя мы не на курорте, приятно проснуться в такое вот раннее утро и смотреть, как по стенам вагона движутся, исчезают и снова появляются зеленые тени лесов и треугольники сияющих солнечных бликов. Позавтракав остывшим в термосе кофе и выкурив сигарету, начинаю бриться. Бритье и без того занятие довольно досадное, а уж в качающемся вагоне оно требует от тебя и терпения, и акробатической ловкости. К счастью, события в это утро развиваются мне на пользу. Не успел я намылиться, как поезд остановился. На перроне пусто, напротив виднеется надпись: «Постойна». Это граница. Пока я продолжаю методично разукрашивать себя мыльной пеной, раздается сильный стук в дверь, и, прежде чем я сказал «войдите», она с грохотом открывается и с той бесцеремонностью, с какой действуют пограничники на всех континентах, в купе заходит человек в форме.

Он берет мой паспорт и читает: «Михаил Коев — научный работник», затем подозрительно смотрит мне в лицо, как бы желая убедиться, что я действительно научный работник. Разумеется, я вовсе не Михаил Коев, если такой вообще существует. Бросив взгляд на покрытое мылом лицо, сходство с фотографией все равно не установишь; человек в форме резким движением ставит штемпель и с каким-то мычанием возвращает мне паспорт — вероятно, это у них такой способ любезно раскланиваться.