Богомил Райнов: Большая скука

Этим «другим» мог оказаться и Тодоров. Правда, Тодорова я знаю неплохо, притом не по фотографии; у меня есть определенные представления и о его достоинствах, и о слабых сторонах. Тодоров едва ли мог позариться на доллары, трудно поверить, чтобы он совершил предательство ради денег. Более вероятно другое: он дилетант в таких делах и запросто мог стать жертвой роковой ошибки. На первый взгляд нет ничего проще вручить человеку портфель с деньгами и получить взамен определенные сведения. Однако все это просто лишь для того, кто понятия не имеет о подобных вещах, кто даже не в состоянии представить себе, с каким риском это может быть связано, сколько непредвиденных случайностей, неожиданных оборотов ждет человека, выполняющего задачу во вражеском окружении и имеющего дело с наглыми партнерами.

Мне кажется, что я хорошо знаю Тодорова. Но, если разобраться, так ли уж хорошо? Можно ли иметь сколько-нибудь верное представление о человеке, с которым ты при встречах, пусть даже частых, по-свойски обмениваешься привычным словом «привет»?

Вступают в действие тормоза. Поезд замедляет ход и останавливается. Перрон оживает, насколько позволяет жара. Местре. За столиками у буфета пассажиры и встречающие дожидаются следующего поезда. Радостно обнимаются мужья и жены, соскучившиеся друг по другу после курортов и курортных измен. Вокруг пестрота, шум и толчея. Лучше уж смотреть на Альпы.

Поезд трогается, набирает скорость и летит по бетонному полотну, пересекающему морские отмели близ Венеции. Необъятный водный простор пепельно-серый, почти такой же, как небо. С той и с другой стороны вагона смотреть особенно не на что: вода и небо. И все же я встаю, выхожу в коридор и устраиваюсь возле окна. Параллельно железной дороге тянется бетонная полоса шоссе. Впереди, где вырисовываются дома Венеции, шоссе поднимается выше и постепенно отходит вправо. Дальше ничего не видно, тем не менее я напряженно всматриваюсь в это «дальше», и мне чудится, будто там, за поворотом, я вижу валяющийся на обочине труп человека с еще конвульсивно вздрагивающими сломанными ногами и разбитой о каменный парапет головой, из-под которой выглядывает скомканная панама, пропитанная кровью.

Это мой друг Любо Ангелов. И картину, которая сейчас встает передо мной в трепещущей от зноя дали, я действительно видел не так давно на шоссе Венеция — Местре. Любо шел ко мне, слегка припадая на одну ногу. Выскочивший невесть откуда черный «бьюик» сшиб его и отбросил изуродованное тело к перилам моста.

Любо ликвидировали, потому что он пытался купить важные сведения точно так же, как Тодоров. Тот, с кем он вел переговоры, так же как Соколов, не внушал доверия. Правда, Любо действовал не по указаниям, а на свой страх и риск. И потом Любо, в отличие от Тодорова, был совсем другим человеком.

Венеция. Опять суматоха на перроне. Опять обнимающиеся супруги, отцы и дети и субъекты не столь близкого родства. В моем распоряжении целых полчаса, и я вполне мог бы побродить по городу и вспомнить кое-что из прошлого. Но предаваться воспоминаниям не в моем характере: если бы я хранил в памяти все, что со мной было, у меня бы голова не выдержала. Поэтому я предпочитаю зайти в привокзальный буфет и потратить время на более реальные вещи — кружку пива и порцию ветчины.

К пяти часам поезд медленно и осторожно вползает в миланский вокзал — огромный ангар из стекла и стали. Тут мне придется высадиться и ждать ночного поезда на Копенгаген. Оставив чемодан в камере хранения, ухожу в город, чтоб немного поразмяться. Скоро вечер, но улицы все еще во власти зноя. Ужинать пока рано. Миланский собор меня не интересует, последние модели дамской обуви — тем более. Поэтому я покидаю торговые улицы и места, привлекающие туристов, и уединяюсь в одном из привокзальных кафе, где в течение трех часов рассеянно наблюдаю сложные взаимоотношения между сутенерами и проститутками. Когда изучать изнанку любви мне надоело, я перебазируюсь в ближайший ресторан, чтобы убить оставшийся час за скромным ужином и за стаканом вина.

Близится полночь. Возвращаюсь на вокзал. Забрав свой багаж, направляюсь к соответствующему вагону соответствующего поезда. Сейчас в этом огромном, ярко освещенном ангаре несколько тише. Усталые пассажиры дремлют на скамейках у своих чемоданов или сонно толкутся возле лавок, торгующих сувенирами, бутербродами или детективными романами. Торчащий у входа в вагон кондуктор берет мой билет, незаметно обшаривает меня взглядом и знаком велит своему помощнику внести мой чемодан. Я следую за носильщиком, плачу, что полагается, за ненужную услугу и становлюсь у окна в коридоре. Перрон в этом месте пуст, если не считать кондуктора, двух пассажиров, сидящих на скамейке напротив, и медленно идущего со стороны вокзала незнакомца.