Эндрю Йорк - Координатор

Он пообедал в Портсмуте, выбрав тихий ресторанчик, откуда мог приглядывать за припаркованной машиной. Авокадо он предпочел «лобстеру по-американски» и запил его приличной дозой легкого вина. Когда он покинул город, часы показывали половину десятого, а на дороге лепил мокрый снег. Шоссе было пустым, но он ехал медленно: даже мелкая авария в его ситуации могла бы обернуться черт-те какими последствиями.

Он закурил сигару. Город Бембридж, вязкий ил и Кэролайн Карри навсегда остались позади. Жизнь за счет смерти, а значит, и за счет ненависти — такая жизнь была равносильна затяжной болезни, подспудному и коварному недугу, который рано или поздно проглотит тебя целиком. Он больше не старался себя обмануть и честно признавал, что только во время выполнения задания может жить в полную силу, ясно сознавая самого себя и окружающий его мир. А в промежутке, в период ожидания, всегда бывают только Бембридж и морская тина. И женщины вроде Кэролайн Карри. Уайтхолл снова возродил его к жизни, призвав к выполнению своих смертельных обязанностей и вырвав из того спокойного и безопасного мирка, который в действительности никогда не существовал, — мирка, где Уайлд играл роль стареющего плейбоя и бездельника, который слишком легко привлекал внимание женщин и слишком много пил.

Поначалу это было легко. Он занялся своим ремеслом, когда был бравым юнцом, бесстрашным «коммандос», с удивлением узнавшим, что есть совсем другие способы вести войну, чем отдавать честь командирам и рыть окопы. Жизнь внезапно стала очень ясной и простой. Как сказал ему Кэннинг в тот первый раз: «Ты остался тем, кем был, — солдатом на передовой, только тебе не придется носить форму. И постарайся не думать о сделанной работе — так будет умнее». Но Уайлд, видимо, оказался недостаточно умным. Он вел свой счет. Так продолжалось до прошлого октября в Барбадосе, когда ему пришлось соблазнить Хильду Хартман, чтобы проникнуть в ее дом и убить ее отца, и тут его список вдруг показался ему слишком длинным. Десять лет на любой работе — слишком долгий срок; а на самой грязной из работ он выглядит еще длиннее. Хартман должен был стать его последним делом.

Но после Барбадоса разразилась катастрофа на Гернси, и его отвращение к самому себе сразу утонуло в гневе. Желание уйти на покой сменилось яростью. Поэтому его отправили на «зимнюю спячку» в Бембридж — отойти от того, что случилось, и подготовиться к новому заданию, которое придумает для него Уайтхолл. Но и в этом зимнем логове, как оказалось, счет продолжал расти. Человек в багажнике стал Номером двадцать семь. До этого были двадцать шесть мужчин и одна женщина. Непомерно длинный список людей, которых он отправил на тот свет. Ликвидировал, говоря официальным языком. И это число неизбежно будет расти, пока в один прекрасный день он не упустит из виду, что судно на шесть дюймов отклонилось не в ту сторону, и тогда уже сам отправится в свое последнее путешествие в багажнике маленькой машины.

Уайлд провел ночь в гостинице неподалеку от Эпсома. Он прибыл в двенадцать минут двенадцатого и оставил «мини-купер» на парковочной стоянке.

— Не советую вам это делать, — пробормотал сонный дежурный. — С юга идет снежная буря.

— Я обожаю снежные бури, — ответил Уайлд. — Завтрак мне нужен без четверти восемь. Приготовьте, пожалуйста, яичницу, слабо поджаренный бекон, грибы, тост и апельсиновый мармелад. А также побольше кофе, чтобы хватило на четыре чашки. И свежий номер «Таймс».

Он спал крепко и не видел снов. К утру тонкое полотно снега покрыло соседние холмы, и «мини-купер» превратился в большой сугроб. Уайлд подумал, что, если ему повезет, машина может простоять так целый день. В конце второй колонки «Персоналий» он нашел объявление, которое искал: «Если вам нужны портреты больших размеров, обращайтесь в фотоателье „Пять звезд“, Хэймаркет».

Он допил кофе и принял ванну.

— Похоже, при такой погодке далеко вы не уедете, — сказал дежурный.

— Пойду разведаю, что и как, — ответил Уайлд. — Можно пока оставить у вас ключи? В крайнем случае, потом я пришлю шофера, чтобы он отогнал машину.

Он успел на девять двадцать в Ватерлоо и в двадцать минут одиннадцатого вышел из метро на Пикадилли. Снег уже начал таять, и неправдоподобная чистота сменилась столь же неправдоподобной грязью. Уличная слякоть шлепками отлетала от колес машин и приземлялась на его ботинки. Он был рад, что вернулся. Со времени своей последней поездки в Корею он еще ни разу не проводил вне Лондона больше четырех месяцев и теперь с тревогой присматривался, не изменилось ли что-нибудь за время его отсутствия. Но прохожие выглядели так же, как всегда. Он подумал, что лондонцы — совсем особенный народ, самые жесткие и циничные люди в мире, и в то же время самые оптимистичные. Он не считал себя одним из них, хотя прожил в этой среде большую часть своей жизни.