Евгений Габуния - По обе стороны Днестра

— Да чего там… — Григорий жадно оглядел стол. — Мы понимаем… Не так ли, Марчел? — обратился он к своему молчаливому товарищу.

Тот ничего не ответил, лишь кивнул. Первый стакан выпили, как водится, за встречу после долгой разлуки, и гости набросились на еду. После второго их лица порозовели, скованность, царившая в первое время за столом, исчезла. Василий еще раз извинился за скудное угощение и добавил как бы в свое оправдание:

— Да разве я один так живу? Считай, почти вся Протягайловка. Трудные времена наступили, дорогой брат. Очень трудные. Не знаю, чем все и кончится. Ну, а у вас там как? — он взглянул на Григория.

— Где это — у нас?

— Ну там, где ты живешь, — Василий тянул, не решаясь задать вопрос напрямую.

Григорий разгадал эту примитивную хитрость и продолжил игру:

— А где я живу, ты знаешь?

— Точно не знаю, но вроде на той стороне… — неуверенно ответил Василий. — Люди сказывали.

— Верно сказывали. Там и живу с тех пор, как за Днестр подался. И живу, скажу тебе, дорогой Василий, хорошо. — Он со снисходительной усмешкой оглядел стол, тарелки со скудной едой, старую потрескавшуюся мебель. — А тебе, как посмотрю, не сладко под большевиками приходится. До ручки, как видно, довели.

Василий тяжело вздохнул, посмотрел на жену, как бы ища у нее сочувствия. Домника сидела молча, горестно поджав губы.

— Сам видишь. Если по правде — плохо, очень плохо. Кукурузы полмешка осталось, а о хлебе уже и забыли. Большевики забрали подчистую. Колхозы выдумали, будь они неладны. Все, говорят, будет там общее. А как оно, добро, может быть общим? — Василий все больше распалялся. — Общее — значит ничье. Голодранцы, одно слово. И в начальники себе выбрали самого последнего голодранца. Ты Костаке Гонцу помнишь, ну того, что у отца нашего покойного, мир праху его, работал?

Григорий согласно кивнул.

— Так вот, этот Костаке у них теперь председатель колхоза имени Котовского. Это у них был главный военный командир, — посчитал нужным пояснить Василий.

— Ты что, думаешь, я не знаю, кто такой Котовский? Герой гражданской войны, как они его называют, а по-нашему — бандит, слава богу на том свете уже, туда ему и дорога, пусть там геройствует. — Он резко хохотнул и посмотрел на своего молчаливого товарища. Тот оскалил в улыбке неровные гнилые зубы и поднял свой стакан. Василий только сейчас обратил внимание на его руки — белые, холеные, с длинными, аккуратно подстриженными ногтями.

— Вот за это и выпьем, друзья, — произнес он своим тихим, чуть хрипловатым голосом. И опять Василий явственно уловил нездешний акцент. Мертвое — мертвым, живое — живым, как говорится в священном писании. Поговорим о живых. — Он пристально взглянул на хозяина дома. — А другие ваши односельчане? Как они живут?

Василию стало немного не по себе от его пристального взгляда, однако он не подал виду. Не спеша осушил свой стакан, отер полиловевшие от крестьянского вина губы.

— Как вам сказать, уважаемый. По-разному живут. Одни лучше, другие похуже, однако хорошо — никто. Так, как мы, к примеру, раньше жили. Григорий должен помнить, хотя и младше меня. Помнишь, такие, вроде этого Гонцы, за версту в пояс кланялись отцу нашему покойному, когда приходили за мерой муки до нового урожая. А сейчас… Да разве это жизнь под ихней властью?! И слова какие-то новые придумали — кулак, середняк, бедняк, подкулачник. Меня в кулаки записали. Кулак, — в сердцах повторил Василий. Он хотел что-то сказать, но его прервал спутник Григория.

— Все-таки сколько в вашем селе таких… недовольных?

— Да разве я их считал, уважаемый? — Казалось, Василий даже удивился вопросу. — Село у нас большое, дворов пятьсот наберется.

— А ты вспомни, посчитай, и фамилии тоже… — вставил Григорий.

— Зачем голову ломать, и без того забот хватает.

— Значит, надо. Я тебе, брат, открою один секрет. По лицу вижу очень хочешь узнать, как и почему мы с Марчелом здесь оказались. Повидаться с родным братом — это само собой. Но не только. — Он понизил голос, бросил тревожный взгляд в окно. — Ты бы занавеску какую повесил. С улицы все видно.

Василий пробормотал, что сейчас уже поздно, на улице ни души, да и не время в такой час этим заниматься, завтра Домника что-нибудь придумает.

— Так вот, — продолжал Григорий, — дело у нас очень важное. Хотим вызволить из беды сельчан. Жалко людей, ни за что пропадают. Ты вот что… — Григорий помолчал и продолжал: — Припомни тех, кто ругал колхозы, большевиков… в общем, кого ихняя власть потеснила. Позовешь их к себе домой, только не всех сразу, это опасно, сам понимаешь, село на самой границе, на виду у чекистов. Пусть приходят по три-четыре человека. И смотри, не дай бог, если коммунисты что-нибудь пронюхают. Тогда не только нам с Марчелом, но и тебе крышка будет. Понял?