Николай Левченко - Из Испании с любовью

Благодаря заботам и упорству Маши, выйдя в сентябре из клиники, по стяжке бытовых вопросов он оказался как у разбитого корыта. Из Управления он сразу же ушел, вследствие чего ему пришлось отдать, а после отвоевывать в суде как право на законный кров свою многометровую служебную квартиру. Объединивши с коммуналкой, где ютилась Маша, полученную «компенсацию» и средства, оставшиеся после найма адвоката, они сначала переехали в одноэтажный частный дом, который был под снос, вблизи от трамбовавшей закоулки новостройки, и вскоре получили в этом же районе благоустроенное прочное жилье. Тот круг знакомств, в котором он вращался еще до больницы, отчасти был им по своей неактуальности распушен, отчасти точно скисший хлеб распался сам. Близкий его друг, хотя и непутевый человек, – Малинин, с которым еще находилось понимание, уехал в дальние края, куда-то в Гималаи, застрял в своих горах и не присылал оттуда никаких вестей. Поэтому какой-либо мужской компании, удовлетворявшей его склонностям и интересам, не было. Маша это видела и говорила… Как не посягавшая на что-то большее любовница и как семейный психотерапевт она могла иной раз делать наставления. Он уважал ее желания, даже если они в чем-то расходились с его мнением. И зная это, Маша говорила, что у него теперь должна образоваться та среда, в которой он бы мог хотя бы изредка бывать, чтоб чувствовать себя уверенней, не жить как «инок или рак-отшельник в апостасии»; и что она при всем своем желании не сможет заменить ему «и то и это». Положим, что последнее, про «то и это», она произносила так уж, к слову. Ей ничего и никого не надо было заменять собой. Имея свое кредо в жизни, чего и у мужского элемента человечества встречается нечасто, честно говоря, она была отнюдь не идеальным воплощением домохозяйки или няньки для него и уж, тем более, священной копией кого-то. Особенной потребности узнать, что кто-нибудь еще аналогичным образом глядит на мир и одинаково с ним думает, он не испытывал. Но если попытаться отнестись к ее сентенции непредубежденно, то по существу она была права. Да, не замечая хода времени, они могли часами оставаться с ней наедине; ладно уживаясь в общей эмоциональной сфере, при разногласиях вдвоем искали выход, за счет чего по всем вопросам быстро приходили к компромиссам и консенсусу. Но это их убежище без свежего притока воздуха, глотков необходимой информации, что привносила свой контраст, со временем могло прогоркнуть, из радостного дома сделаться мемориальным комплексом или могилой. Держа это в уме, так, ни на что особо не рассчитывая, едва не мимоходом он и оказался в пятницу на этой лекции.

Максим – по образу портретов на стенах – был тоже с бородой, охапистой и неухоженной, как у отсидевших каторжан. Но импозантность бороды, когда он той помахивал, не оттесняла взгляд его живых, то исчезавших за приспущенными веками в раздумье, то устремлявшихся на собеседника, сметая все препятствия, – и чуть лукавых и серьезных глаз. Слушая его, Статиков отметил, что говорит он как по писаному, шпарит точно по шпаргалке в рукаве. Но это была все-таки импровизация, не заготовленная речь. Казалось, что он перехватывал немые мысленные просьбы или настроение кого-то из присутствующих, искусно встраивался в русло этой темы и начинал разжевывать то состояние уже как свое собственное. В сущности, он говорил о том, чего касалось в жизни каждого, поэтому вся разношерстная и разнополая аудитория внимала ему так, что и дыхания не слышно было. Когда он объявил, что общая часть лекции закончилась, из зала устно и записками стали задавать вопросы. Судя по их содержанию, здесь были преимущественно люди или одинокие, ищущие случая, чтобы пообщаться, или же такие, чья судьба уже на самом звездном пике дала трещину. Мужья, имевшие по части своего не чересчур ответственного бизнеса крутой достаток, известно, не щадили своих жен, погуливали и выпивали.

– А если он мне тоже изменяет? – спросила, напряженно покраснев, одетая как на цыганский бал девица, которая за час до этого рывками, неумело парковала на стоянке у подъезда свой автомобиль.

Она не села и продолжала от упрямства наливаться краской, пока Максим пытался втолковать, что слово «если» в этом деле сути не меняет. Затем, придерживая свое платье, спиралями полос идущее от лифа и до пят, она лебедкой проплыла через проход и, хлопнув дверью, укатила на своем Infinity .

Когда все стали расходиться, Статиков почувствовал затылком чей-то взгляд. Он обернулся. Это был Максим: взгляд его не спрашивал, не звал, а как в полушутку приглашал к участию.