Вольфганг Шрайер - Прелюдия 11

Вот оно — последнее звено в цепи. В цепи случайных, трагических совпадений и ошибок. Он сам выковал эту цепь, и она захлестнет ему шею, задушит его. Он, военный человек, первым делом обязан был сообщить Рамону о поездке Даниелы. Какая уж это забывчивость — кто ему поверит?! Ему нет оправдания.

— Даниела? — Паломино стало трудно дышать...

— Где она сейчас?

Голос из трубки подстегивал его, надо отвечать немедленно, выхода нет.

— Она поехала в Росалес...

— Совсем одна?

Вопросы попадали в Паломино как разрывные пули.

— Не знаю, — ответил он, понимая, что летит в пропасть.

— Это ты ее послал? — не унимался Рамон.

— Нет! — выкрикнул Паломино.

Каждое слово лжи, которое невольно вырывал у него Рамон, делало его положение невыносимым, безнадежным.

— Тогда и ей и нам грозит опасность, — прозвучало в мембране. — Я отрежу банде путь к отступлению... — и, помолчав, добавил: — Даниела должна дать мне полный отчет...

В трубке щелкнуло.

— Рамон! — крикнул Паломино. — Рамон!

Он хотел отказаться от своих слов, объяснить, как все произошло, — слишком поздно! Эта смертельная ошибка сломала ему хребет, оправдываться теперь бессмысленно. У перевала начнется бойня... Паломино рванул ворот рубахи: в кабинете душно. Вот он, его кабинет — сколько жизни связано с ним, здесь он бывал счастлив и энергичен, как никогда в жизни, здесь он диктовал приказы, разговаривал с крестьянами, словом — управлял провинцией. И теперь этому пришел конец.

Бежать? Но куда? В горы, как бездомный пес? К червякам, которых он прижимал к ногтю? Навстречу интервентам, которые придут, чтобы вернуть прошлое, к людям вроде Эстебана, Леона и директора марганцевого рудника? Которые намерены во что бы то ни стало высадиться завтра, теперь ему это известно. О да, он может спастись, для этого достаточно идти на юг, им навстречу. Но теперь, когда перед ним открылся именно такой путь, он совершенно отчетливо понимал, что неспособен и никогда не был способен на такой шаг. Даже в мыслях. Все остальное было полнейшей истерикой, игрой измученного воображения.

Паломино вслушивался в себя. «Без революции ты ничто, — шептало в нем. — Ты ее дитя, плоть от ее плоти, без нее ты сгниешь! Нигде ты себя не будешь чувствовать так, как в этом маленьком кабинете. И не сможешь взглянуть прямо в глаза ни одному честному кубинцу. А Даниела будет указывать на тебя пальцем. Ты послал ее на смерть. Сейчас это факт, железный, неопровержимый. До этого были заблуждения, страх, смятение. Но в этом — если она погибнет — будешь виноват ты один. Что же ты за человек, если оказался способным на такое?.. Но есть увы, которые куда крепче твоего страха, и ты от них не избавишься. Возьми карандаш и напиши: «Простите, товарищи, за то, что я оказался слаб...»

Он слышал — то ли в себе, то ли где-то совсем рядом — шепот других голосов: «Ты хочешь оставить за собой провинцию или вернешься инженером в Ориенте?» — «Мистер Паломино, мы добываем здесь двести вагонеток марганцевой руды; если ваши люди засучат рукава, можно добывать триста!..» Всегда находятся люди, готовые оградить свой народ от худшего.

Может быть, и ты такой человек. Может быть! Ты еще способен на что-то. Сейчас ты подведешь черту. Ты колебался, но ты не бандит. И не уйдешь со сцены как банкрот. Ты принес революции вред. А теперь сослужишь ей последнюю службу.

Паломино достал документы и карту. Разложил на письменном столе. Взял несколько гильз, поставил на углы бумаги. Пульками указал на отдельные слова. А последний патрон поставил на шелковую карту. Как раз туда, где написано «Голубой берег». Потом взял пистолет и поднес ко рту.

Сначала Даниела ехала сквозь морось тончайших брызг, эту большую мокрую шаль, приятно обволакивающую ее голову и плечи. У последних домов Эсперансы ей попался навстречу грузовик, брезентовый верх которого был весь залит дождевой водой. Значит, в горах дождь хлещет вовсю. Когда она переключала скорость, мотор начинал реветь, шины свистели по мокрому асфальту. А она вздыхала: «Ты свою вину искупишь...» У подножия Пико-Оркидеа разлились огромные лужи, пузырившиеся от дождя. А потом начался настоящий потоп. Даниела с трудом справлялась с рулем. Сильные струи дождя барабанили по мотору, заливали ветровое стекло, вода текла в глаза; она мгновенно промокла до нитки. Со склонов на дорогу низвергались десятки новоявленных ручьев, шоссе превратилось в устье реки, а «джип» в лодку, давшую течь, — рядом с педалью газа большая лужа. Рассекая «килем» воду на дороге и вздымая тучи брызг, «джип» пробивался вперед. Слева дорогу ограничивала известняковая скала. Даниела скосила глаза наверх: там, за мясистыми кустами терновника, притаился враг. Но вокруг нет и следа жизни, если не считать покачивающихся справа вершин эвкалиптов и подрезанных фруктовых деревьев.