Александр Маркьянов: Агония 4. Предчувствие беды

— Может, когда то и у нас будет так… — тихо пробормотал генсек, так что его никто не услышал из-за дребезжащего шума моторов. Генеральный секретарь был писателем, и как все писатели — немного мечтателем…

Самолет жестко коснулся бетона взлетной полосы, пассажиров тряхнуло. По громкой связи командир корабля объявил, что можно отстегнуть ремни.

Первый сюрприз ожидал генерального секретаря, когда подогнали трап, и он вышел под теплое, совсем июльское московское солнце. Несколько одинаковых черных Волг и Чайка замерли у трапа, а вот встречать его никто не встречал. Нет, конечно, встречали, какой-то хлыщ в финском костюмчике, мордатый, смахивавший на охранника ждал у трапа с букетом цветов (как женщине, черт возьми!). Но вот тех, кто должен был встречать главу государства и генерального секретаря партии, не было. Ни Ульяновского, ни Суслова, ни кого другого из членов Политбюро, ни Брежнева. Это само по себе — никто не приехал встречать — значило очень многое…

Потом, когда все будет конечно, Амин обвинит Тараки в перерождении. Конечно, часть обвинений будет ложной, а частично в перерождении будет виноват и сам Амин при любом удобном случае певший осанну "учителю". На самом деле Тараки не переродился — к сожалению, он кем был, тем и остался. А кем не был — тем стать не смог. Не смог он стать подлинным лидером в партии и в своей стране. За это ему предстояло жестоко расплатиться, расплатиться той единственной валютой, которая имеет цену на Востоке — своей жизнью и жизнями своих соратников…

Недовольно оглядевшись, Тараки зашагал вниз по ступенькам трапа

— Товарищ Кармаль, товарищ Ульяновский извиняется, что не смог встретить вас… — зачастил встречающий

Ни слова не говоря, Тараки прошел мимо него к раскрытой двери черной, лакированной Чайки. Букет, с которым его приехали встречать перехватил кто-то из делегации…

Как и обычно, по Москве им дали зеленую волну. Промчались быстро, прошло полчаса — и вот уже Чайка, не снижая скорости, промчалась через Боровицкие ворота, парадный вход в средоточие власти огромной коммунистической Империи.

Тараки выбрался из машины через услужливо распахнутую кем-то дверь, молча пошел за сопровождающим. Внизу, на охране сопровождающий предъявил какой-то документ и их сразу пропустили. Тараки уже был в этом здании, и почти сразу понял, куда его ведут. Они сразу, минуя Ульяновского и Суслова с которыми следовало встретиться в первую очередь, чтобы решить рабочие вопросы, шли к кабинету Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева…

В кабинете генерального секретаря Тараки ждали четверо. Пожилой, обстоятельный как бухгалтер Ростислав Александрович Ульяновский, заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС по восточному направлению, невысокий, согбенный, старый Михаил Андреевич Суслов, секретарь ЦК по идеологии, сильно постаревший и осунувшийся. Не было Бориса Николаевича Пономарева, заведующего Международным сектором ЦК КПСС. На своем месте во главе стола сидел Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, а рядом с Сусловым и Ульяновским сидел еще один человек, которого Тараки видел, но лично не знал. Полноватый, средних лет, в больших очках в роговой оправе — от линз очков глаза казались как будто навыкате. Взгляд… неприятный, немигающий, возможно он такой из-за неудачно подобранных очков…

Брежнев единственный из присутствующих встал навстречу, как это было принято, обнялись и поцеловались. С Ульяновским поздоровались за руку, остальные лишь молча кивнули…

Тараки сел за стол, с одной стороны все стулья были свободными, все советские сидели с левой стороны стола. Рядом молча сел переводчик, советский. Тишину разорвал астматический, задыхающийся, скрипучий голос Суслова.

— Товарищ генеральный секретарь, мы рады видеть вас в Москве в добром здравии…

В голосе Суслова послышалось нечто вроде иронии, возможно, она была связана с тем, что Тараки находился в Москве пролетом из Гаваны, где он участвовал в так называемом "съезде неприсоединившихся государств". Была в те времена такая организация и страны, входившие в нее, на словах не входили ни в один из лагерей, ни в социалистический, ни в капиталистический. Большей частью, "неприсоединившиеся" шли все-таки по пути социализма, но имели серьезные разногласия с Москвой в части либо политики, либо экономики. Ярким примером и лидером "неприсоединившихся" была тогда еще единая Югославия. Когда Тараки собрался полететь в Гавану, многие уговаривали его не делать этого, частично чтобы не дразнить Москву, частично потому что покидать страну и оставлять все хозяйство на Амина было уже опасно. Тараки вопреки уговорам поехал, однако только в качестве наблюдателя, Афганистан в движение "неприсоединившихся" не вступил…