Фридрих Незнанский - Предчувствие беды

Турецкий возлежал на нагретом жарким южным солнцем плоском камне, чувствуя себя римским патрицием, предающимся неге и безделью, – чувство для государственного советника юстиции редкое, почти невозможное. Вокруг, за невысокими остроконечными глыбами, виднелись такие же плоские камни – прибежище влюбленных парочек или целых компаний праздной, отдыхающей публики.

А все Ирина Генриховна! Законная жена, насмотревшись на измученное, с потускневшими глазами лицо мужа, на пепельницы, полные окурков, наслушавшись вечерних телефонных «разборов полетов» с Грязновым, Сашиного нервного бормотания по ночам, утренних побудок Меркулова – Костя обожал начинать рабочий день «важняка» прямо в его супружеской постели, – насмотревшись и наслушавшись, Ирина в один августовский день хлопнула по столу музыкальными пальчиками и произнесла:

– Все, Турецкий, так дальше жить нельзя.

– А как можно? – спросил угрюмый муж, апатично пережевывая яичницу.

– Ты же весь замученный, зомбированный, зачумленный…

«…затраханный», – едва не закончил за жену Александр. Разумеется, Ирина Генриховна таких слов не только не употребляла, но и слышать не могла. Речь ее была вполне литературна, но от этого не менее убедительна.

– …индивид, – закончила жена.

И тут же с жаром продолжила:

– Ты ведь уже и не человек даже, а скопище молекул ДНК, измененных направленным мутагенезом, с приданием объекту воздействия строго очерченных деловых навыков и эмоционально скудных характеристик.

– Как-как? – Саша окончательно проснулся и вытаращился на музработника, проживающего по одному с ним адресу. – Ты откуда таких слов набралась?

– Из учебника биологии твоей дочери. Вчера им учебники выдали. Я и зачиталась.

– Это в третьем-то классе Нинку такими ужасами собираются пичкать?

– Это еще цветочки. Учительница литературы, например, собирается пичкать их Овидием. И приобщить к творчеству Баркова.

– Что-о-о?!

– Это на будущий год, – успокоила жена.

– Это все ты, Ирка! Это тебе приспичило запихать ребенка в супергимназию. Училась бы в нормальной школе…

– Ладно, не нужно изображать из себя суперзаботливого отца, – отрезала Ирина. – То тебя дома сутками не бывает, то вдруг очнешься: как там моя крошка?

– Неправда! Я всегда держу руку на пульсе!

– На чьем? – сузила Ирина свои кошачьи глаза.

Турецкий замялся. И было основание. Время от времени, чего уж греха таить, заводит наш Александр Борисович легкие интрижки на стороне. Ну нравятся ему красивые женщины! Такой вот у организма направленный мутагенез. Против него не попрешь. Правда, обычно он умеет вовремя, легко и элегантно свернуть с тропы любви без взаимных упреков и обид. Но и у старухи бывает прореха – как шутит Семен Семенович Моисеев, гениальный прокурор-криминалист, он же мудрец и юморист, ныне на пенсии.

Короче, последняя Сашина пассия – умопомрачительно красивая и столь же взбалмошная актриса, проходившая свидетельницей по одному из последних громких дел, – неприятно удивилась охлаждению «важняка» после завершения следствия. Казалось бы, уж ей-то, актрисе, чему удивляться? Кому, как не им, актрисам, знать, что режиссер нежит, балует, любит свою героиню, пока не закончена работа над спектаклем, фильмом, рекламным роликом и т. д.?

Нет, оскорбилась. Мало того, пользуясь личным обаянием, раздобыла его домашний телефон и позвонила, дрянная девчонка, Ирине. Дескать, Александр Борисович совсем забыл о театральном искусстве в целом и его отдельных представительницах в частности. Нашла кому жаловаться! Ирина все-таки не мама, а жена. И, по большому счету, единственно любимая женщина. Сообщение пришлось как нельзя кстати, учитывая, что женская половина семейства только что вернулась с Рижского взморья после трехнедельного отдыха. Ирина, конечно, женщина мудрая. Скандала не было, но радости этот звонок ей, разумеется, не принес.

Все эти творческие личности удивительно эгоистичны, непредсказуемы и, в сущности, опасны. Нет, с актрисами нельзя иметь никаких дел, дал себе мысленный зарок Турецкий. И даже головой резко качнул, отметая от себя легкомысленных и коварных служительниц Мельпомены.

– Что ты, Шурик? – испуганно склонилась к нему жена. – Голова? Сердце?